Ш-ш-шурх-х-х... Пш-ш-ш...
Звуки менялись, не нарастая, но упорядочиваясь изнутри, в них прорезался некий смысл. Только вот понять его Стас никак не мог. Сколько прошло времени? Минуты? Часы? Века?
Да и было ли здесь и сейчас вообще время. Казалось, оно осталось где-то там, в людской суете, в мире звуков и нормальных, не искажённых цветов. В мире, где он мог двигаться и говорить, ненавидеть и смеяться. Жить.
Что бы это слово отныне ни значило.
- Стас? Стас! Стас... Стас... Стас... - рассыпалось внезапно колокольчиками в ушах его имя. Будто кто-то хором пытался говорить с ним, звать его. От грубых резких звуков, ничуть на речь и не похожих, до дрожания серебряных струн, чище и выше ангельского пения детского хора. - Ты... Ты... Ты...
- Что - я? - Или ему снова казалось, или он действительно смог выдохнуть эти два слова.
- Ты... Ты... Ты... Сможешь... Стас... Сможешь...
Ему стало очень холодно. Он с удивлением понял, что до этого момента с того самого мига, как упал вниз, тело не чувствовало ничего - тем более холод.
- Смогу что?.. - ему казалось, что он почти мычит, пытаясь разговаривать через плотно обёрнутую вокруг головы ткань, как в детстве через плотный шарф. - Кто вы?!
Голоса зажурчали, заскакали рассыпанными по полу мельчайшими бусинами, зазвенели монетами и литаврами. Но звук был странный: если и сыпались на пол, то не серебряные, а самые пошлые пятирублёвые кружки, скорее, не звеня, а стуча по ламинату. Фальшиво это всё было. Не по-настоящему, хоть и громко.
А голоса смеялись. Но и в этом смехе было несколько слоёв: от радостного и беззаботного до насмешливого и грубого. Эти пласты наваливались друг на друга, слипались, превращаясь в сущую какофонию.
- Жить... Жить... Жить... Сможешь.
Нечто огромное, легко затирающее осмысленные голоса как льдины сжимают попавший в их плен корабль, скрипнуло и остановилось в ушах Стаса, лишая его даже намёка на этот, казалось бы, вернувшийся слух. Повисла густая поролоновая тишина, где даже шипения и перекатов слышно не было.
Потом звонко лопнула мембрана, тугая пелена прорвалась в сотнях, тысячах мест, превращаясь в решето, в обрывки взорвавшегося воздушного шарика, и голоса - на этот раз осмысленные, многочисленные, без всякого эха и повторов - вернулись. Со Стасом говорила, казалось, вся вселенная. Или человечество, решив одновременно набрать его номер, сделало это - толком и не понять. Мужчины. Женщины. Дети. На разных - но почему-то понятных - языках, тихо, громко, шёпотом и криком, заливаясь слезами и смехом говорили ему примерно одно и тоже.
Как не лопнула голова, подумал Стас.
Как она, бедная, не разорвалась на куски.
Видимо, всё дело в клее, который так и держал его тело словно угодившую в смолу доисторическую муху. Оставалось окаменеть и слушать, ждать, янтарём станешь или сгниёшь без вести.
Смысл слов был один и тот же: если он хочет жить, вернуться в своё бытие, ему нужно выполнить несложную работу в совсем другом месте. Настоящая цена жизни - смерть. На этот раз не его, а... В смысле, и его - тоже, но это не всерьёз, не навсегда. Понарошку. И тогда он сможет опять очутиться на мосту, не будет никакого падения, ничего не будет.
Они говорили, что им по силам это сделать. Склеить чашку. Освободить муху. А работа... Они сами - никак, нужен он.
- Что нужно? - прошептал Стас. Он по-прежнему не слышал свой голос, но они услышали, даже так, шёпотом. Это главное сейчас, чтобы они услышали.
Выехать на встречную, завидев ярко-жёлтую машину. Повернуть руль. Газовать до упора. Не бояться ничего. Выехать на встречную. Врезаться в ярко-жёлтую машину. Не думать. Не бояться. Не ждать. ВЫЕХАТЬ НА...
- Я понял, - устало ответил он.
Никогда в жизни он так не уставал, как слушать это многоголосие. Да и жизнь ли это ещё? Или просто в гаснущем сознании, в разбитой от удара о воду голове, порванных нервах и сломанном позвоночнике бродят, затихая, случайные токи, вот и мерещится невесть что. Дико жалко Юлю, каково ей будет, особенно теперь...
Голоса продолжали и продолжали, читая закольцованное сообщение, бесконечный скрипт, как спятивший робот какого-нибудь колл-центра. Но ни бросить трубку, ни заткнуть уши. Ничего не поделать. Или вечно слушать их, или...
Или согласиться.
- Со мной понятно. А кто будет в машине? - Спросил он, не надеясь на ответ.
Зря. Они ответили, хотя и не сразу, взяв паузу на короткий вдох, чтобы снова оглушить его, смять, растоптать своей массой.
- Михаил... Там будет Михаил. Это будет Михаил! В машине будет...
Имя как имя. Но почему столько злости, желчи, ненависти, презрения, раздражения и липкой тьмы в голосах, когда они произносили его.
- Я его знаю?
- Нет... Нет. Нет! НЕТ!!!
- Да уймитесь вы! Я согласен...
Его будто ударило током, одновременно дёрнув за ноги, принуждая вырваться из липкого безвременья и падать, падать... Всё равно куда, там должно быть лучше, чем здесь.
Он плюхнулся в глубокий ковш сидения, едва не ударившись подбородком о руль.
Низкая посадка, полулёжа, как в спортивной машине. Или почему - как? Судя по всему, это она и была: в полосу поляризованного стекла било солнце, впереди утробно рычал мощный двигатель, левая рука привычно шлёпнулась на руль, украшенный посредине давно уже позабытым логотипом "Волга" - не эмблемой ГАЗа с зубчатой стеной, а именно металлическим шильдиком, как когда-то на "двадцать четвёртых", на багажнике. Правая рука легка на странно короткий рычаг передач, ноги ощутили педали. Стас для проверки придавил правую, двигатель взревел громче, набирая мощность.