Я лично в полной мере испытал на себе расхлябанность в наших внутренних отношениях. Ни одна партия не хотела подвергнуться упреку, будто она проводит правительственную политику. Уже по этому одному была исключена всякая возможность образования твердого парламентского большинства. Сверх того, разница в политических убеждениях делала для меня невозможным приноровление моей общей политики к тем партиям, которые, наконец, провели налоговую реформу, так же, как, с другой стороны, невозможна была политика в духе социал-демократии и прогрессивной партии. Образование большинства для каждого отдельного случая – вот единственный исход, который оставался. И, действительно, таким путем удавалось в продолжение целого ряда лет проводить о приемлемой форме почти все правительственные законопроекты, в том числе и такие весьма острого характера законы, как Эльзас-Лотарингская конституция, закон о государственном страховании и крупные кредиты на военные сооружения. С точки зрения, свободной от партийной и политической предвзятости, нужно признать, что законодательство в его целом хотя и приняло таким образом направление, уязвимое с партийно-догматической точки зрения, все-таки в большей мере соответствовало многогранным практическим потребностям, чем законодательство, всецело зависящее от господства партий.
Вообще, в основе моего стремления ставить правительство выше партий, столь часто подвергавшегося иронической критике, лежала конечная цель, которую я рассматривал, как главную цель внутренней политики, и. которая другим путем мне казалась недостижимой. Для тех, кто способен подняться над предрассудками, совершенно бесспорно и ясно, что социал-демократия, несмотря на ее ожесточенную борьбу против всего исторически-традиционного, наряду с многочисленными экономическими и политически неосуществимыми утопиями, преследовала также и великие, проникнутые идеальными началами цели, соответствующие тенденциям политического и экономического развития современного мира. Исчисляемые миллионами приверженцы этой партии рекрутировались преимущественно из рабочего класса, который уже мог сослаться на свои большие достижения в области производительной деятельности и был путем строжайшей дисциплины прочно спаян экономически – профессиональными союзами, а политически – партийной организацией. Мнение, что эту силу можно подавить репрессивными насильственными мерами, коренилось в ошибочном представлении о пределах возможного для государства, а господствовавшее в некоторых буржуазных кругах желание оставить социал-демократию в положении партии, явно враждебной империи и государству, может быть, даже еще глубже загнать ее в этот тупик, – было фактически неосуществимо и несовместимо с задачами, отвечающими моему пониманию мирной политики, стремящейся к сохранению государства. Свои взгляды в этом вопросе я выразил уже в качестве статс-секретаря по внутренним делам, указав в своем приветственном слове на конгрессе германских рабочих, как на важнейшую задачу момента, на необходимость включения рабочего движения в основы существующего общественного строя. Вскоре после того я настойчиво отстаивал те же мысли при защите в рейхстаге, к сожалению провалившегося, законопроекта об учреждении посреднических рабочих камер. Этой линии я держался неизменно, особенно во время войны.
К постепенному привлечению социал-демократии к положительному государственному сотрудничеству постоянно встречались, однако, крупные препятствия. Резко оппозиционная позиция социал-демократов при голосовании государственных смет и расходов на военные нужды, террористические эксцессы в борьбе за заработную плату, подчеркивание интернационалистических тенденций движения и неоднократные оскорбительные выходки против монарха – делали для широких буржуазных кругов, которые, отчасти по убеждению, отчасти по привычке, рассматривали постоянную безоговорочную борьбу с социал-демократией, как первейшее требование добропорядочности, подозрительным всякого государственного деятеля, который решился бы идти по другому пути. Ссылались на заветы Бисмарка, не взирая на то, что даже самые убежденные поклонники его политики против социал-демократии не могли не заметить наступившей с течением времени перемены обстоятельств. Если социал-демократы и могли мотивировать свое озлобление теми преследованиями, которым они подвергались в эпоху исключительных законов, и той травлей, которая происходила позднее, то все же они и сами постоянно лили воду на мельницу своих противников и нисколько не облегчали борьбы с теми общественными кругами, которые настойчиво требовали исключительных законов.