Но не все находятся под счастливым веянием такого настроения, а там, где еще нет его, естественно встречать и личные недоумения и, несравненно чаще, предубеждения, понаслышке от других воспринятые или же исходящие из недостаточного либо тенденциозно-одностороннего чтения. И вот почему, в противодействие всему этому, необходимо самым серьезным, самым добросовестным образом считаться и с научною стороною задачи, стоять на высоте ее современного положения, а это, разумеется, дело далеко не легкое.
Другая трудность при привлечении внимания и сочувствия к занятиям святоотеческими творениями может быть названа педагогическою. Она в том, что вообще нелегко современные умы, в особенности у молодежи, столь увлекающейся новым, ближайшим, злободневным, заинтересовать памятниками далеких времен. Кому неизвестно, что нерасположение к давнему прошлому вообще, к древности, ошибочно отождествляемой с ветхостью и мертвечиной, что непонимание и отрицание неизбежного и законного влияния прошлого на настоящее, кому не известно, говоря короче, что неисторичность жизневоззрения есть один из основных недостатков значительной части нашей интеллигенции, в ее, в данном случае, невыгодном отличии от западной, где, несмотря на горячее сочувствие прогрессу, последний не мыслится как отрицание прошлого, не является каким-то новым творением сызнова и из ничего.
Нерадивое и пренебрежительное отношение к историческому элементу в настроении известной части нашего общества, начинает, к счастию, встречать уже серьезный отпор в некоторых областях духовной жизни, например в сфере художественной; но оно царит еще в самых широких размерах во взглядах многих на религию. Именно применительно к ней часто приходится слышать, будто "старому подобает стариться, а молодому расти"; именно здесь особенно часто видят в прошлом только отжившее, умирающее или уже мертвое и призывают к новым началам, из которых, на рубеже гробового входа, должна иная, младая жизнь взыграть. У религии в наше время, говорят, иные цели, иные применения, чем прежде; иные, следовательно, должны быть и пути и средства; а более смелые новаторы добавляют: "а потому и иные начала, иные основы". Разубедить в этом предвзятом мнении чрезвычайно трудно, и в этом - вторая тяжелая сторона задачи,
Но, не углубляясь в частности, спросим и мы в свою очередь: откуда столь решительное, столь догматическое заключение? Достаточно ли оно обосновано исторически и психологически? Смело отвечаем: исторически - не обосновано! Ибо относительно христианства нет исторических данных, чтобы утверждать, будто оно изжило свои первоначальные, основные начала: неувядающей жизнеспособности христианства нечего доказывать: она уже доказана фактически, не рассуждениями, а фактами, доказана широтою и глубиною его влияния на пространстве стольких веков, несмотря на различия времен и мест, рас и культур. Возможно ли, мыслимо ли было бы такое влияние, если бы в христианстве не было заложено колоссальной способности к развитию среди новых и новых условий жизни человечества? Как Евангелие есть вечная книга, неисчерпаемая всею долгою эволюциею всемирно-исторического процесса, так и христианство, более чего-либо другого в истории, универсально по Божественному плану, в основу его положенному, неистощимо по возможностям и силам для его выполнения. Итак, в историческом смысле можно говорить с основанием только о развитии, но не о замене христианства. Не то же ли самое - и в смысле психологическом? Христианство из всех религий рождается из запроса на абсолютное и вечное, то совершеннейший из исторически известных ответов на эту неуничтожимую потребность души человеческой, христианство может ли не содержать в себе и основы абсолютной, вечной и такой же цели? Мало того! Даже применительно к путям, вытекающим из этой основы, и к средствам достижения этой цели вправе ли мы заранее, априорно решать, что они должны неизбежно меняться, даже в существенных своих чертах? После добросовестной, широкой проверки на опыте прошлого и настоящего не оказывается ли, наоборот, что даже пути и средства религиозных стремлений и переживаний в христианстве, там, где они искренни и глубоки и где результаты их плодотворны и благотворны, остаются в своей сокровенной сущности сходными, чтобы не сказать тождественными, соответственно неизменным началам и высшим целям религиозного процесса, понимаемого и переживаемого по-христиански. Меняется внешность, историческая окраска; психология же самого духовного процесса, его внутренняя жизнь остается та же, потому что абсолютное (а христианство и есть высшее из абсолютного) не стареет и не упраздняется: оно - "истина Господня, пребывающая вовек".