Понятно, что в определенной степени Клуб реализовал мечту всех неформализованных и непричастных к властно-структурным образованиям как-то реализоваться и приняться за разделение пирога власти в пределах культуры, по мнению многих, находившейся доселе в руках подлых и недостойных. Но и тоже понятно, что в этих желаниях и утопиях не было ничего зазорного, да и формулировались они вполне корректным языком духовно-поэтических задач и высоких притязаний. Для многих, имевших весьма травматический опыт длительного подпольного существования это было великим освободительным жестом компенсации, явившимся им, может быть, уже в самый последний возможный для них момент жизни. Да и вообще, благодаря всяческим издательским и перформансным инициативам Клуба и его окружения, тогдашнему населению, охочему до всего нового и острого, было явлено творчество весьма многочисленной группы поэтов (нынче достигших славы и статуса почти что классиков), до той поры бывших если и известными, то по случайным листкам самиздата или просто по слухам.
Надо заметить, что, несмотря на общую окружающую немыслимую политизацию того времени, Клуб был сосредоточен исключительно на творческой и культурно-организационной деятельности. Очевидно, по той причине, что статус и влияние Поэта в то время были еще достаточно высоки, чтобы удовлетворить членов Клуба, которые вполне справедливо полагали, что именно в этом своем чистом качестве они неизбежно будут востребованы обществом и смогут наравне соперничать с новыми поп-звездами политической сцены. А и вправду, на первых открытых мероприятиях Клуба творилось нечто несусветное. Люди разве что с люстр не свисали. Триумф был полнейшим. Звезды Клуба были желанными гостями на всякого рода общественно-политических собраниях и торжествах. Все было прекрасно. Хотя, при несколько ином стечении обстоятельств или просто одном-двух убедительных в своих речах и аргументах безумцах Клуб вполне мог бы стать неким якобинским клубом, либо подобным же образованием времен Пражской весны (помните такую?).
Что еще? Да, вот — здесь сошлись, действительно, весьма различные поэтические «тусовки» тогдашней Москвы, изобиловавшей кружками, студиями и прочими местами сборищ пишущих и слушающих. Сошлись, в большинстве своем, не анахореты и одиночки, но различные группы пишущих, тесно спаянных достаточно долгим сроком совместного существования в подполье и полуподполье. Уж и не припомню, по чьей инициативе в Парке им. Павлика Морозова (помните такого?) собрались орды неисчислимых поэтов. Кажется, это была инициатива некоего Леонида Жукова, вообще весьма хитроумного по части всяческого рода организационных идей в духе доминировавшего тогда полусвободного-полукомсомольского менталитета. Чем он занят сейчас, я просто и не ведаю даже. Понятно, что чем-нибудь более адекватным, чем поэзия, к которой он был прибит волнами того времени, не предоставлявшего всяческого рода инициативным людям пространства и ниш для естественной реализации. Да и немало других членов Клуба последовали его примеру, или он последовал их примеру. В общем, неважно, все понятно.
Я пришел к месту сборища достаточно поздно и застал энтузиазм многочисленных участников уже в самом его апогее. Помнится, что из тогдашнего моего круга тесных поэтических и художественных общений я был единственным, посетившим это знаменательное мероприятие. Я бродил и присматривался к абсолютно мне незнакомым людям. По стенам какого-то тамошнего хлипко-деревянного сооружения молодые литераторы расклеивали листки со своими сочинениями. Наружи вслух читали по очереди. Именно тогда мне запомнился совсем молодой Андрей Валерьянович Туркин. Со зверским выражением лица он читал стихи про солдата, копающего траншею. Да, а вот теперь его уже и нету в живых. Как и удивительно энтузиастического лидера Клуба Нины Юрьевны Искренко — тоже, увы, нет среди нас. Уже после распада Клуба, когда каждый сам по себе начал выстраивать свою собственную постсоветскую литературную судьбу в по-новому структурированной российской культуре, она по-прежнему пыталась как-то реанимировать модус коллективного существования группы поэтов. Все время придумывала что-то, и мы, то есть некоторые, по-прежнему собирались, и в этих сборищах сохранялось обаяние эпохи коллективных порывов и акций.