Марсиаль решил поговорить о Реми Вьероне с Иветтой. Если она и в самом деле несчастлива из-за этого типа, долг его, Марсиаля, — вмешаться. Такие нарывы следует вскрывать. Взмах ланцета, немного крови — и конец. Как-то вечером, перед ужином, он счел, что подходящий момент настал. Иветта вошла в гостиную, где он читал газеты. Она поздоровалась с отцом, поцеловала его. Он притянул ее к себе.
— Что-то тебя совсем не видно в последние дни, — начал он добродушным тоном. — Ты нас совсем забросила.
Она ответила, что по вечерам часто засиживается у подруги — та снимает ателье неподалеку от площади Контрескарп. Да, кстати, они подумывают спять вдвоем трехкомнатную квартиру, которую им порекомендовали в том же районе. Это будет гораздо удобней обеим. От Отейя далеко до Левого берега. Приходится терять много времени на метро и автобусы.
— Просто тебе хочется быть независимой…
— Мне уже давно пора. Мне скоро двадцать четыре.
— Ладно. Допустим. Я тебя понимаю. Но ты уверена, что тебе будет лучше? Что ты станешь счастливее?
— Так вопрос не стоит, папа. Все мои подруги живут отдельно от родителей. А я кажусь себе какой-то отсталой. Честное слово!
Марсиалю вспомнился кошмар, который часто преследовал его между восемнадцатью и двадцатью годами: он все еще в школе, а ровесники его уже учатся в Университете или работают… И невозможно наверстать опоздание… Нельзя терять ни минуты… Сейчас же, немедленно… Да и нынешние его муки коренятся в том же… Но что же это такое сотворили с мужчинами и женщинами в нашем веке, отчего им не терпится, неймется, не сидится на месте? В прежние времена люди жили и умирали под сенью одной и той же колокольни — свидетельницы их рождения, и дни их текли мирные, похожие один на другой. Может, они даже не замечали, что стареют?.. Кто или что так ускорило течение жизни?
— Сядь, — сказал он дочери, — я хочу с тобой поговорить.
Иветта бросила на него встревоженный взгляд.
— Я вижу, тебе неохота говорить со стариком отцом, — весело продолжал он. — У нас теперь никогда не бывает случая посидеть и поболтать вдвоем. Честное слово, я не знаю, ни как ты живешь, ни что делаешь, когда тебя нет дома, ни что думаешь… Мы стали совсем как чужие. Это из рук вон.
— О чем же ты хочешь со мной поговорить?
— Ну вот, сразу на дыбы! — продолжал он все тем же наигранно отеческим тоном. — Да чем мы, бедные родители, провинились, что наши дети так с нами обращаются? Вы словно боитесь, как бы вас не начали бранить. Но ведь у нас-то так не заведено! Сядь. Мама вернется к восьми, успеем поболтать вволю. Вот и она тоже, я имею в виду твою мать, — у нее тоже есть свой клуб, и я даже не имею права ее туда сопровождать. Ох уж эта мне жажда независимости — просто наказание какое-то… Мне порой кажется, что все меня, несчастного, забросили…
— Можно подумать, что у тебя самого нет личной жизни, — сказала Иветта с улыбкой и села напротив.
В глазах Марсиаля вспыхнул лукавый огонек:
— Моя личная жизнь… — Он был отнюдь не прочь, чтобы дочь смутно подозревала о его похождениях и по-дружески намекнула ему на это. Он был не прочь слыть донжуаном. — Много ли ты о ней знаешь? Впрочем, как ты догадываешься, я собирался поговорить с тобой не о моей личной жизни. А скорее о твоей.
— В таком случае, — сказала она, сразу насторожившись, хотя еще продолжая улыбаться, — предупреждаю заранее: она тебя не касается.
Их взгляды скрестились, Марсиаль сделал усилие, чтобы подавить слабый всплеск гнева.
— Знаю, — сказал он. — Твоя личная жизнь меня не касается. Ты совершеннолетняя. Однако же ты все-таки моя дочь. Согласись, что я могу беспокоиться и интересоваться, все ли у тебя идет хорошо и счастлива ли ты. Я спрашиваю не из праздного любопытства. А потому, что я тебя люблю. Надеюсь, ты не станешь меня упрекать за то, что я о тебе тревожусь?
— У тебя нет оснований для тревоги.
— А я думаю, что есть. Ты уже несколько дней плохо выглядишь. Как будто чем-то огорчена.
— По-моему, это впервые в жизни…
— Что впервые? Впервые огорчена?
— Нет, впервые в жизни ты это заметил. Заметил настроение тех, кто тебя окружает.
— Вот те на! Почему это, хотелось бы знать?
— Потому что обыкновенно ты ничего не видишь.
— Ну ясно, я слишком большой эгоист!
— Я этого не говорю. Я говорю только, что на этот счет ты не слишком наблюдателен… Ну ладно, — заявила она, точно желала покончить с этой темой. — Наверное, мама тебе что-нибудь сказала?
— Ну что ж, не стану скрывать, да.
— Ох, так я и поняла! Тут особой проницательности не нужно. Знаешь, каждый раз, когда ты собирался читать нам с Жан-Пьером мораль, мы это за версту угадывали. Все равно как если бы ты вывешивал флаг, на котором большими буквами было выведено: «Мораль».