Дубяйко, наблюдая за усилиями Парамыгина, раздосадованно произнес:
— Парамыгин, столько окон открытых, так нет, надо сюда залететь, открой дверь, пусть убирается!
— Кто?! — очнулся Парамыгин.
— Муха, а кто же еще! Командира и начальника штаба не будет. Разговор проведем без них.
— А может, прихлопнем, вон сколько нас!
— Не дури, кому сказано, открой дверь! — Но муха упрямо не хотела вылетать.
В политотделе сразу после отъезда Иванникова прошло собрание. На нем политотдельцы рассмотрели персональное дело коммуниста Ерохина и единогласно исключили из партийных рядов.
О том, как принимались решения в политотделе, мне было хорошо известно.
— У нас есть все основания поддержать решение собрания. Вчера мы пережили позор, позор, которого полк еще не знал. — Дубяйко постучал кончиками пальцев по красной папке. — В принципе, я ожидал, что именно этим все и окончится. Но кто меня слушал? Кто?! Выйти пьяным на сцену, и когда? Когда наступает исторический момент в жизни нашего огромного государства! Мы с вами единогласно приняли обращение к Центральному Комитету. Еще раз говорю, позор, и таким офицерам, как этот, — он красноречиво указал на Ерохина, — не место в наших рядах.
Заметив мою улыбку, Дубяйко уперся взглядом:
— Неужели кое-кто из членов партийной комиссии считает иначе? — Он раздраженно забарабанил по красной папке, и муха восприняла это как сигнал для более тщательного обследования кабинета. Начала описывать круги вдоль стен, увешанных портретами Ленина, Маркса и Энгельса, поочередно присаживаясь на каждом. — Считаю, коммунисты политотдела поступили верно. Вы это прекрасно понимаете и без меня. Так вот, по данному вопросу я хочу персонально знать позицию каждого.
Все понимали, что исключение из партии в последующем означало для Ерохина и увольнение из Вооруженных Сил, поэтому слушали Дубяйко без особого энтузиазма.
— Майор Сорокин, ваше мнение?
Сорокин вздохнул и пожал плечами.
— Да чего вы завздыхали, Иван Петрович, у нас с вами по Ерохину неоднократно был разговор, и вы соглашались, а теперь что? — И Дубяйко раздраженно выкрикнул: — Вы посмотрите на него, разве это офицер? Это наш позор!
Ерохин перестал поглаживать фуражку, замер, затем начал отстукивать по лакированному козырьку барабанную дробь.
— Вот, вот, он и здесь цирк устраивает! Это из-за таких наша партия теряет авторитет, это. — Дубяйко даже привстал из кресла, — а такие, как ты, Сорокин, этому потворствуют!
Сорокин опять пожал плечами.
— А подполковник Лунянин как думает? Николай Никитич, он ведь начинал свою службу в первой эскадрилье? — вдруг учтиво произнес Дубяйко, и его учтивость вместо привычной нахрапистости мне не понравилась. Повеяло фальшью, неестественностью. Офицеры знали наши натянутые отношения, а здесь он вдруг назвал меня по имени-отчеству.
— Да, мы начинали вместе, еще лейтенантами, — я посмотрел начальнику политотдела в глаза, и он сразу отвел взгляд.
— И что?
— Хороший офицер, орденоносец.
— Как же этот орденоносец умудрился так гвардию опозорить?
— За всю гвардию говорить не надо. В ней тоже всякого по нынешним временам хватает. А если по правде, ничего страшного в том, что произошло, не вижу. Ну, слегка освежил генерала. Вода ведь чистая, без дерьма и запаха.
— Вы, вы. ты, ты, подполковник, ты думай, что говоришь! — Дубяйко постучал себя по лбу. — При чем здесь дерьмо и запах! Да так можно договориться, знаешь, до чего?
Парамыгин ухмыльнулся, посмотрел на меня, покачал головой, пробормотал:
— Да, покатилася торба с великого горба... Фарисействуем, братцы, фарисействуем. Были такими, такими и останемся.
— Парамыгин, что у тебя, чем недоволен? — уставился на него Дубяйко.
Парамыгин оторвал взгляд от летавшей мухи:
— Из-за стакана воды ломать судьбу, не дороговато ли для нас?
— О каких «нас» мямлишь, я говорю о партии, о ее авторитете! — перешел на крик Дубяйко. — Кто еще такого мнения? Здесь не торги, здесь заседание партийной комиссии отдельного гвардейского вертолетного полка. Офицер пьяным вышел, пьяным, когда такое, — вскочил Дубяйко и покрутил пальцем, словно винтом, — такое мероприятие, в поддержку самого Горбачева. Что о нас подумают в Москве, если туда сигнал проскочит?
— Да, иногда стук быстрее доходит, чем звук, — ухмыльнулся Парамыгин,