Угрюмыя и страшныя картины плыли передо мной, какъ кошмаръ… Усиліемъ воли я старался отогнать ихъ отъ себя, но лишь только закрывалъ глаза, онѣ снова плыли передо мной, мучительно терзая сердце.
Въ камерѣ не смолкало… Непрерывный гулъ, возня, крики, неслись отовсюду… Въ полутьмѣ сновали какіе-то люди, жалкіе и противные… Гдѣ то подъ нарами кто-то пѣлъ громкимъ рыдающимъ голосомъ:
Что-то дикое, нелѣпое и вмѣстѣ страшно грустное чувствовалось во всемъ этомъ.
Я заткнулъ уши и лежалъ съ тяжелой, точно съ похмѣлья, головой… Въ грудь заползала тихо, настойчиво обвивая сердце своими холодными противными кольцами, мучительная змѣя-тоска…
Я закрылъ глаза и забылся тяжелымъ, безпокойнымъ сномъ…
VIII
Какой-то пронзительный вой, крикъ, хохотъ разбудили меня.
Я вскочилъ, ударившись головой объ нары, и полѣзъ на четверенькахъ изъ-подъ нихъ вонъ узнать, что такое случилось, и кто кричитъ.
Около двери собралась и шумѣла толпа косматыхъ, всклокоченныхъ со сна людей. Среди нихъ по грязному полу, шлепая ладонями по лужѣ, текущей отъ «парашки», валялся человѣкъ, корчась, какъ въ падучей, и вылъ пронзительно громко, какъ поросенокъ, когда его рѣжутъ…
— Что такое съ нимъ? — спросилъ я стоявшаго рядомъ со мной и поднимавшагося на ципочки человѣка.
— А песъ его знаетъ, что съ нимъ! — отвѣтилъ онъ, — должно быть, пьяный… Его сейчасъ только привели… Ишь, его чорта, схватываетъ, — добавилъ онъ равнодушно.
— Подлецы! разбойники! кричалъ, между тѣмъ, валявшійся на полу человѣкъ. — Креста на васъ нѣтъ! идолы!… татары!.. О-о-о, подлецы!..
И онъ, растерзанный, оборванный, жалкій, полупьяный, вскочилъ на ноги и, дико вращая ополоумѣвшими глазами, началъ сквернословить, грозя кулаками на дверь.
— Поори… поори! — раздался въ дверную дырку голосъ, — поори, сволочь проклятая!..
— Самъ ты сволочь, — завизжалъ человѣкъ, — ахъ, вы мошенники!… Подлецы! подлецы! подлецы! — все возвышая голосъ, пронзительно кричалъ онъ и вдругъ не то что заплакалъ, а какъ-то дико затявкалъ и въ безсильной злобѣ опять покатился по полу…
— Вотъ такъ чортъ! — раздались голоса, — что его рѣжутъ, что-ли?.. Откуда такой взялся?
— Спать не даетъ, дьяволъ! — заворчалъ кто-то.
— Уймите его! — крикнулъ другой.
— Староста! Ой, староста! Твое дѣло! — закричалъ изъ подъ наръ третій, — уйми! Людямъ покой нуженъ… Что не видали, черти?!.
— А вотъ сейчасъ! — раздался спокойный, самоувѣренный голосъ, и староста, средняго роста, черноволосый, скуластый здоровенный мужикъ, отпихнувъ людей, подошелъ къ валявшемуся на полу пьяному, наклонился, взялъ его рукой за шиворотъ и, поставивъ на ноги, внушительно, какимъ-то страшнымъ голосомъ сказалъ:
— Брось орать! рвань паршивая!… ложись… дрыхни, сволочь!..
— Ты самъ сволочь! — закричалъ человѣкъ, — кто ты?.. Я… я!..
Но староста не далъ ему договорить… Онъ вдругъ взмахнулъ рукой и со всего размаха ударилъ его по лицу.
Человѣкъ, какъ снопъ, упалъ на полъ, что-то рыча и захлебываясь…
— Прибавь! — крикнулъ кто-то и засмѣялся.
Упавшій хотѣлъ было приподняться и встать на ноги, но староста, съ покраснѣвшимъ лицомъ, тяжело сопя, ударилъ его опять.
— Караулъ! — не то застоналъ, не то закричалъ человѣкъ и какъ-то невыразимо жалко, точно заяцъ, у котораго перешибли ноги, по-ребячьи захлюпалъ, закричалъ и на четверенькахъ торопливо поползъ подъ нары, повертывая на ходу въ сторону, гдѣ стоялъ староста, свое разбитое, окровавленное лицо съ мутными, одурѣвшими отъ водки и страха глазами…
Не помня себя, я побѣжалъ отъ этого зрѣлища и забился опять на старое мѣсто, подъ нары.
За мной слѣдомъ юркнулъ туда же мой сосѣдъ старикашка. Усѣвшись, онъ захихикалъ и сказалъ, обращаясь ко мнѣ:
— Видалъ?.. Ловко!… такъ васъ и надо, сукиныхъ дѣтей, хи, хи, хи!..
— Чему ты радуешься, чортъ! — закричалъ я, чувствуя къ противному старику отвращеніе и злость.
Какъ будто мои слова относились не къ нему, — онъ ничего не отвѣтилъ, отвернулся; хихикая, забормоталъ что-то, какъ тетеревъ на току, и началъ продѣлывать руками какіе-то чудные и непонятные знаки, точно стараясь схватить что-то.
— Полоумный! — подумалъ я, глядя на него.
Но вдругъ онъ опять обратился ко мнѣ и сказалъ: