— Куда-жъ ты его, служба, ведешь-то, — спросилъ онъ солдата, не спуская съ меня глазъ, — въ замокъ, что ли?
— Сдамъ тамъ! — неопредѣленно махнулъ солдатъ рукой, — наше дѣло доставить…
— Тотъ-то никакъ старый? — сказалъ опять мужикъ, кивнувъ на другія дровни, гдѣ сидѣлъ старикъ съ солдатомъ. — А этотъ, вишь ты, совсѣмъ молодой, — обратился онъ снова ко мнѣ,- чай, поди, родители живы? Вотъ грѣхи-то тяжки. Эдакой молодой, а до чего достукался… За воровство, чай, молодчикъ, ась?.. Что рыло-то воротишь, а? стыдно!… И какъ живъ только? — началъ онъ опять, видя, что я молчу, — дивное дѣло! Эдакой холодъ, почитай, раздѣмшись!… Чай, тебѣ холодно, ась? Что молчишь, холодно баю, чай?
— Тепло! — сказалъ я.
— Быть тепло, онъ покачалъ головой, — ахъ ты, парень, парень!… Родители-то есть ли? Женатъ, небось, тоже, ась?..
— Его жена по лѣсу, задеря хвостъ, бѣгаетъ! — отвѣтилъ за меня солдатъ.
— Н-н-да! — заговорилъ опять мужикъ, — и много васъ такихъ-то вотъ, сукиныхъ сыновъ, развелось… дармоѣдовъ… То и дѣло на чередъ водятъ, отбою нѣтъ, одолѣли. Откуда тебя гонятъ-то?..
— Изъ Питера! — отвѣтилъ опять за меня солдатъ.
— Изъ Пи-и-итера, — глубокомысленно протянулъ мужикъ, — да, не близко. — Онъ помолчалъ и, снова обратившись ко мнѣ, спросилъ:- Неужли же тебѣ не стыдно?.. И давно ты эдакъ-то? А все, чай, водочка?.. Ты откуда? Чей?..
— Да отвяжись ты отъ меня! — сказалъ я, разсердившись. — Какое тебѣ дѣло?..
— А ты не серчай… такъ я. На, покрой ноги-то дерюгой, ознобишь, мотри… Ахъ робята, робята, какъ это вы сами себя не бережете!… Родителямъ-то каково на тебя глядѣть, на эдакого, какъ заявиться домой-то… Страшно подумать. И не стыдно! Правда, стыдъ не дымъ, глаза не выѣстъ, такъ знать?..
— Захотѣлъ отъ нихъ стыда, — сказалъ солдатъ, — у этого, отецъ, народа стыдъ подъ пяткой…
— Необузданный народъ, — сказалъ мужикъ, — отчаянный… вольный народъ… избалованный… пороть бы… шкуру спускать…
— Хоть убей, все одно, — сказалъ солдатъ.
Я сидѣлъ, слушалъ ихъ и думалъ:
«Ни на что такъ не способенъ и не скоръ человѣкъ, какъ на осужденіе своего ближняго».
— Осатанѣли! — продолжалъ разсуждать мужикъ, — вольный народъ… не рабочій… не ломаный… Работать-то лѣнь, ну, и допускаютъ сами себя до низости… Необразованный народъ… Ты, землякъ, по какому же дѣлу-то? — опять обратился онъ ко мнѣ,- мастеровой, что-ль, аль такъ трепло?..
— Онъ золотыхъ дѣлъ мастеръ, — сказалъ солдатъ и засмѣялся. — Чудакъ ты, дѣдъ! — воскликнулъ онъ. — Какой же онъ мастеровой… Чай, видишь, небось — жуликъ.
— Мастерство выгодное, сказалъ мужикъ и, отвернувшись, хлестнулъ лошадь и крикнулъ: Ну, голубенокъ, качайся… небось!..
Косматая, пузатая лошаденка махнула хвостомъ и побѣжала шибче, кидая копытами сухой снѣгъ.
— Вонъ въ томъ лѣсу, — указалъ мужикъ кнутовищемъ, — мы васъ ссадимъ… Мы отсель дрова возимъ на фабрику… Чай, жрать хочешь? — обратился онъ опять ко мнѣ и, ударивъ еще разъ по лошаденкѣ кнутомъ, продолжалъ, — погодика-сь, бабы, чай, мнѣ наклали лепешекъ… Гдѣ мѣшокъ-то?.. А, чтобъ те пусто было! Вотъ онъ гдѣ — подо мной…
Онъ развязалъ мѣшочекъ и досталъ изъ него двѣ лепешки, испеченныя съ мятой картошкой.
— Нака-сь, прими Христа ради, — сказалъ онъ, — поправься!… Чай, кишка кишкѣ шишъ кажетъ…
Я взялъ и, отломивъ, сталъ ѣсть… Солдатъ сидѣлъ и косился на меня, глотая слюни… Я видѣлъ, что ему хочется лепешки, а спросить совѣстно.
— Не хошь ли? — сказалъ я, подавая ему кусокъ.
— Ѣшь самъ-то, — сказалъ онъ и отвернулся, — что тебя обижать-то!..
— Да на! — опять сказалъ я, — съ меня хватитъ.
— Нешто кусочекъ. — Онъ взялъ кусокъ. — Спасибо! Признаться, — обратился онъ къ мужику, точно извиняясь, — поѣсть хотца… Чаемъ однимъ живемъ… а что чай — вода.
— Понятное дѣло, — согласился мужикъ и, подумавъ, сказалъ, — я вамъ, пожалуй, еще дамъ одну… ѣшьте на здоровье… съ меня хватитъ… ѣдунъ-то я не ахти какой…
Онъ досталъ еще одну и далъ намъ
— Ну, вотъ и пріѣхали, — сказалъ онъ, въѣзжая въ лѣсъ. — Слѣзать вамъ.
Мы слѣзли. Мужики поѣхали шагомъ и, свернувъ съ большака въ сторону, скрылись въ лѣсу… Мы пошли дальше.
XXVIII
Лѣсомъ было идти хорошо, и мы прошли его скоро. За лѣсомъ дорога пошла между кудрявыхъ, старыхъ, развѣсистыхъ березъ, насаженныхъ по обѣимъ сторонамъ. Мы шли, точно по аллеѣ какого-нибудь стариннаго барскаго сада. Дорогу успѣли наѣздить и идти было легко, тѣмъ болѣе, что насъ подгонялъ морозъ, больно пощипывая за лицо и скрипя подъ ногами.