Во сне я могу смотреть на звезду без рези в глазах и видеть то, чего Фарух и Мадина разглядеть не в силах. Структура фотосферы меняется, пропуская струи сквозь мандариновую мякоть оболочки к тонкому слою недожженного водорода. Из выкладок Фаруха следует, что глубже идет активное образование двухатомных мезоионов гелия, облегчая запуск процесса синтеза углерода. Сенсоры «Ковчега» чувствительнее моих глаз, и бегущие цифры подтверждают разогрев ядра.
Сны необходимы, чтобы не думать о по-настоящему страшных вещах. Вот и история Фаруха со временем все чаще видится мне светлой и счастливой.
Я помню наши научные беседы и ту встречу, когда он впервые открылся мне. Мы шли по тенистой галерее парящих садов Альхарама, я срывал с вьющихся ветвей тяжелые сиреневые плоды, надкусывал и бросал вниз с километровой высоты, а Фарух, сбиваясь и краснея, пытался мне объяснить:
— Пери. Пери из древних сказок. Гурия! Лучшее, что было и будет в моей никчемной жизни. Пойми, мой друг! Я готов отдать все, что у меня есть, за одну ее улыбку. И она сказала, что станет моей! Против правил, против воли отца. Мне всего лишь нужно…
Я ужаснулся. Гурия? Ну, конечно! И ладно бы, парень не знал: дочери мохаммадитских шейхов — настоящее чудо генжиниринга. Модификанты S-класса, одним желанием меняющие цвет глаз и восстанавливающие девственность. Что же она просит взамен, подумал я.
— …спасти Новую Медину!
Этой Вселенной с самого начала двигала любовь. Каждое мгновение одни частицы соединялись с другими, чтобы дать начало чему-то третьему. Парадокс: любви вокруг становится все меньше, в наши дни ее приход сродни чуду. А чудеса не следует отвергать.
Я понимал, что чудо Фаруха подготовлено умелыми руками шейхов, но разве его интересовали подлинные механизмы? Мог ли я объяснить парню, что его дипломная работа по воздействию на звездные ядра заинтересовала оружейников? Что сбор средств, проводимый Фондом Спасения по всей Новой Медине, не способен обеспечить и десятой доли необходимого финансирования. И только сговор мохамаддитской верхушки с ведущими корпорациями Иерархии позволяет продвигать проект.
На тот момент проект буксовал. Потому что Фарух сомневался, не желал переходить к главному без серии дополнительных экспериментов. А заточенные клинки не ждут. Они жаждут крови. Поэтому корпорации давили, и дочери шейхов становились сговорчивей.
Наверное, я мог попытаться открыть парню глаза. Но имел ли я право? Нет.
Мы сотканы из обрывков снов и воспоминаний, как лоскутные одеяла. Если они сотрутся, мы растворимся, исчезнем, как личности. Мудрые слова. Их я услышал от Кутайбы ибн аль-Фадайи, главы мохаммадитской тайной стражи. Кто-кто, а он знал, о чем говорил. Шейхи верно рассудили: двое спецов сработаются, даже если недолюбливают друг друга.
— Простите мое невежество, почтенный Кутайба, — спросил я его на нефритовой лестнице мавзолея Основателей, — почему вы выбрали это имя? Насколько я помню, аль-катаб что-то вроде горба… приходится работать, не разгибаясь?
Он улыбнулся в бороду.
— Если вспомнить хадисы пророка… «Женщина не может отдать должное Господу до тех пор, пока не отдаст должное супругу. И даже если бы муж возжелал ее, когда она сидела бы в седле, она была бы не вправе отказать ему». Верблюжье седло, которое помогает верным женам отдавать долг хозяевам, и есть аль-катаб.
Весь следующий год новомединской хиджры я челноком ткацкого станка носился от сектора Иерархии к Аль-Кидру, вел переговоры с шейхами, тряс за грудки промышленников и почти забыл о той словесной пикировке, но расширенная кубитами память Кутайбы не давала сбоев. Спустя ровно год он прислал на дромон альмею — по крайней мере, так значилось в направленном мне стереофирмане. Не запрещенную уличную танцовщицу, а дивное диво с диапазоном голоса четыре октавы. Скинув джеллабу сразу за порогом переходного отсека, она молча обернулась кругом, дав полюбоваться точеными формами, и достала из футляра нечто с тремя двойными струнами на длинном грифе.
— Саз, — слетел первый шепот с ее шафрановых губ. — Еще со старой Земли.
Под ловкими пальцами древний инструмент звучал слаще любой терранской лютни. Сердечный ритм альмеи подстраивался в такт моему, а ее феромоны настойчиво тянулись к рецепторам моей носовой полости, пытаясь вызвать неконтролируемый отклик. За партией в шахматы Клейна я, словно прыщавый юнец, отвлекся и позволил гостье сделать ничью.