Это сплошной стальной лист — не то что топором, из дробовика ее не пробьешь! Осталось только дождаться милиции…
Павел понял, что телефон все еще на кухне.
С той стороны в дверь заколотили. Павел прижался к холодному металлу еще сильнее. Он попробовал дотянуться до звонка соседей, но даже близко не смог.
Отчаянно рассмеялся, со злостью ударил локтем по двери со своей стороны. Ударил неудачно — по руке пробежал разряд боли.
Боль привела в чувство. Самое страшное позади, только потерпеть, пока кто-то не пройдет мимо. А это обязано случиться рано или поздно, ведь если в подъезде примерно пятьдесят квартир, в каждой квартире от одного до, скажем, пяти человек, допустим, что в среднем три, и при условии, что один человек выходит из квартиры два раза в день, на работу и вынести мусор, а ведь он еще и два раза после этого заходит, значит, трижды четыре двенадцать, а в сутках двадцать четыре часа, значит двенадцать на пятьдесят и поделить на двадцать четыре…
Этажом ниже хлопнула дверь. Кто-то сделал пару шагов, и лифт в шахте начал движение.
— Простите! — встрепенулся Павел. — Простите, вы не могли бы мне помочь? Я этажом выше, не могли бы вы подняться?
— Это мне? — ответил юный голос.
— Да, да, вам! Подойдите, пожалуйста!
Зазвучали резвые шаги по ступеням, и на площадку поднялся не то мальчик, не то парень — в куртке не по погоде и без шапки, со спутанными темными волосами и удивленным округлым лицом.
«Типичный», — почему-то подумал Павел, и от этой мысли стало неприятно.
— Слушай, спасибо. Ко мне вор в квартиру забрался, я выбежал, а ключи и телефон там остались. Позвони в милицию, пожалуйста, пусть приедут, заберут его.
— Че, реально вор?
— Может, вор, может, наркоман, не хочу проверять. Позвонишь?
— Ладос, без проблем.
Парень позвонил, попытался объяснить, что происходит, но в итоге передал телефон Павлу. Тот пересказал все как было. Когда разговор закончился, стал ждать. Удары с той стороны двери прекратились, приглушенно зазвучала бессвязная ругань. Что-то прозвенело в глубине квартиры.
Парень слушал это с завороженными глазами, а Павел думал, как бы его теперь вежливо прогнать.
Милиционеры появились быстрее, чем Павел ожидал, — двое, одному около тридцати, второму за пятьдесят.
— Ну, граждане, что стряслось? Вы вызывали? — спросил первый с улыбкой на лице. Глаза у него были тяжелые. В глаза второго Павел боялся даже смотреть.
Павел обрисовал ситуацию.
— Все ясно. Посторонись-ка, — сказал старший милиционер голосом, похожим на Сильвестра Сталлоне в русском дубляже.
Милиционеры вошли в квартиру, готовые к борьбе. Борьбы не было. Коридор был пуст. На полу лежали осколки стекла и клоки обивки двери, комод повален, на радостно желтых стенах особенно заметны глубокие отметины. Глеба нашли на полу в гостиной, сопротивления он не оказал. Павла будто ударило током, когда он увидел искаженное гримасой нечеловеческого горя лицо Глеба. По его щекам текли слезы.
Пришли еще какие-то люди, все осмотрели, сфотографировали, отвели Павла на кухню, задавали вопросы. Ушли, сказали, что позвонят.
Внутри Павла росло зияющее чувство вины — росло, пока не стало больше его самого, пока не заполнило собой всю небольшую кухоньку. Оно окрасило в кроваво-бесцветный все, что там было: стол и табуреты, холодильник, шкафы, плиту и микроволновку, набор керамических ножей со сколами, разделочные доски в цветочек, кактус на подоконнике и гитару в углу.
Павел сидел, уткнувшись лицом в ладони, и не видел и не слышал ничего — только чувствовал вину и как пульсирует боль на висках, сигнализируя, что он еще жив.
Когда вина перестала помещаться в квартиру и соседи снизу стали замечать характерный сладковато-металлический запах, Павел вытер слезы рукавом, поднялся и, пошатываясь, пошел прочь из кухни. Он достал из кладовки чемодан и собрал в него вещи на несколько дней — в основном Машкины. Потом оделся, вышел, закрыл квартиру, спустился на первый этаж и стал ждать, выдвигая и задвигая телескопическую ручку чемодана.
Когда пришла Маша, ему не пришлось уговаривать ее переночевать на его квартире. Его бледный потерянный вид был убедительнее любых слов.
Там она отправила его отмокать в душ, а сама приготовила простенький ужин. Он вышел мокрый и чуть более живой, коротко все рассказал. Она ничего не ответила.