Абхай и Гопал обогнали катер и прыгали впереди, предвкушая путешествие. Раджнеш улыбнулся и увеличил скорость.
Зарисовки
А ваши котики предсказывают будущее? (Ольга Цветкова)
Мы сидели на березе. Все наши тут были: и Васька, и Беляк, и Алиска, и Барсик. Еще пятеро пришли с соседнего двора. Прохожие показывали пальцем: мол, ха, коты, как вороны дерево облепили. Сами бы посидели жопой на снегу.
Сегодня холодно, как тогда… Тесная коробка, лапы примерзают к картону. Мелкий я был, мехом толком не оброс, к мамке хотел. А там январский дубак. Той ночи я бы не пережил, если бы не бабуля моя, Зинаида Прокофьевна. Забрала, отогрела, Корнеем назвала. Вспомнил, и теплее стало, словно у нее на коленях. Но собрание — дело такое, сначала работа — колени потом.
— Ви-и-ижу! — заголосил рыжий Васька.
Все дружно глянули на верхнюю ветку.
— Вижу, Аня Павлова из сорок пятой пойдет искать Барсика, выронит в сугроб ключи.
— Вернется, не найдет. Мать решит замки менять, всю плешь мужу проест, — муркнула Алиска.
Коты закивали, зажмурились, чтобы увидеть свою часть пророчества. Поделимся, да разбредемся кто куда. Я домой, Барсик на батарею в подъезд, Васька с Алиской в подвал.
Я закрыл глаза. Темнота. Но кошки на то и кошки, чтобы в ней видеть. Вот наш двор, отец Ани с женой ругается. «И так денег нет, Анька бестолочь! Одни с вас расходы!» Жена его по морде — хрясь.
— Вижу… — начал я.
Кто-то мявкнул снизу. А, Барсик… Как стал обычным два года назад, только и может, что «Мяу». А ведь тоже сидел, смотрел видения, плел с нами дворовую жизнь. Теперь он — никчемный комок шерсти, как и другие уже-не-наши коты. Только я его понимал. Хозяйка у Барсика хорошая, Анютка. Стоила ведь того, да?
— Дальше, — потребовала Алиска.
— Злющий Павлов прыгает в машину, давит педаль.
— Вижу! — захлебываясь подхватил Черныш. — Из «Пятерки» Зинаида с сумками идет.
Моя Зинаида… Бабуля. Сердце затаилось, сжалось, чтоб не так больно было, когда узнает.
— Идет, не видит. Павлов задним с места рванул. Так бы и ничего, но лед под снегом. Зинаида скользит под колеса. Ты это… Не серчай, Корней.
Я молчал. Старенькая уже бабуля моя. Она и тогда, пятнадцать лет назад, седая была. Сколько еще — год, два? А у меня восемь жизней впереди. И все равно сдавило в груди, и глаза не глядят, уши не слышат. Ветер по морде хлещет — а не чую.
— Даже не думай, — рычит Алиска. — Будешь убожеством, как Барсик.
А и правда… Тогда Барсик к своей Анютке сном пришел, на ухо напел и спас. Потерял три жизни, речь, видения… Анютку зато не потерял.
Я спрыгнул с ветки в сугроб, встряхнулся. Сверху коты зашипели, а я к подъезду поскакал. Ничего, подумаешь, жизни, подумаешь, дар.
Мне и простым котом неплохо будет. Живут же как-то другие.
Эй, охотник! (Александр Лепехин)
Внутри свежей, девственной тишины зародился звук. Тонкий скрип, суконный шорох. Дерево и стекло. И когти.
Матвей не спал. Он ждал того, что произойдет. Знал, что именно случится. Правда, это знание не облегчало ожидания — скорее, даже усугубляло. Почувствовав, как начинают болеть плотно сжатые челюсти, Матвей аккуратно пошевелил подбородком. Ничто не должно было его выдать.
Звук повторился. В нем была убежденность в собственной правоте. Настойчивость, порождаемая целью. И цель находилась в непосредственной видимости — ну или чем там руководствовалась эта тварь. Наверняка не знал никто.
Все наличные инстинкты Матвея, как впитанные с плацентарной кровью, так и нажитые десятками шрамов, молча орали на него. Стой, дурак. Не шевелись, дурак. Пропадешь, дурак. Он слушал. Соглашался. И готовился действовать наперекор.
Снова тот же звук. Теперь ближе. Настолько, что начинают пружинить старательно и бесполезно расслабленные мышцы. Рефлексы охотника толкутся локтями с рефлексами жертвы. Бей или беги. Или не беги. Или не бей.
Теперь стало слышно дыхание. Едва уловимое, с жадным сопением на одном краю диапазона и утробным рокотом — на другом. Казалось, оно вот-вот коснется волос надо лбом Матвея, встреплет их, растревожит мелкие капельки пота над бровями. Тогда станет поздно. Слишком поздно.