Я кивнул:
— Очень приятно. Сеня.
Они забрались на танк, и мир начал шататься. Земля стала жидкой, как квас, и мы поплыли, подгребая электрогитарами. Beatles затянули песню, а я закрыл глаза, чтобы лучше слышалось. Пели, конечно, «Время колокольчиков».
На строке: «Колокола сбиты и расколоты» меня разбудил телефонный звонок.
— Але.
— Сенечка? Сенечка, это Тамара Петровна — секретарша, узнал?
— Кого? — Я клюнул носом и чуть не провалился в сон. — А, да, узнал.
— Сенечка, у нас ЧП, выручай!
— Кого?
— Говорю, у нас ЧП. В ночную вызваниваем.
— Кого… случилось?
— Поганкин не дал роспись на седьмой образец, а его завтра надо отправить.
— Ну так пускай завтра и подпишет.
Тамара Петровна пару секунд тяжело молчала в трубку:
— Сенечка, миленький, так говорят, что он это… опять.
— Чертей ловит?
— По бутылкам, да. Выручай, Сенечка, я адрес дам, он телефон не берет, пропил, наверное, сволочуга.
Я зевнул в ладонь.
— А я че самый скорый на помощь?
— Сенечка, ну так твой район же у него. И мне тут… Сенечка, подожди, мне тут сказали, что ты, если что, на подхвате.
Я уронил голову на стол и пробубнил:
— Его, этого Поганкина, все равно рано или поздно уволят, а тут хоть сам виноват.
— Сенечка, всем же достанется. Шпагин над проверкой трясется, у него и без того не все так гладко, а мы под руку, под руку, Сенечка.
— Мы под жопой, — сказал я, — давайте адрес.
***
Я шел по пустым улицам, вымокшим от октября, дышал в замерзшие руки и жмурился. Поздняя ночь и раннее утро никак не могли поделить небо, фонари горели плохо, в шашечном порядке. Где-то над городом кружила песня Цоя, желая людям спокойного сна, и оттого я чувствовал себя еще большим дураком.
У подъезда Поганкина стояли люди и о чем-то спорили. Я решил, что спорить в такой час могут только алкаши или поэты. Отмерив в голове самую широкую траекторию, я начал их обходить, а потом встал как вкопанный и почему-то не удивился.
— Сеня, ты?
Ко мне повернулся растерянный Поганкин. Он стоял в той же мастерке, но вместо туфель был обут в домашние тапочки.
— Я, — сказал я.
— Ты чего тут? Ты точно ты, Сеня?
Эти слова он уже протянул с выдающейся алкогольной музыкальностью, и я вдруг понял, что попал в беду.
— Да, я, кто ж еще?!
— А как ты… — Поганкин хотел обвести пространство вокруг рукой, но внезапно засмотрелся на свои пальцы и замолчал. — Ну, дае-е-ешь.
— Мне сказали вам…
— Это вот, — Поганкин указал на худощавого дядьку с лицом деревенского Геббельса, — Роман Ильич.
Я нашел в себе силы осторожно кивнуть.
— А вот это его… кто? Брат?
— Друг, — прохрипел Роман Ильич.
— Его, Сеня, друг — Татарин.
— Турок, — поправил второй алкаш.
— Да-да, Турок.
Турком он, разумеется, не был. Имел вполне славянские черты лица, сильно траченные хорошей жизнью и плохой водкой. Вместо «турка» — в голову лезло слово «окурок». Это если без мата.
— Я их… Что? — бормотал Поганкин. — Я их уже провожал, а тут… кто? Ты, Сеня? Тебе б пойти отсюда. Сейчас не очень ты вовремя.
— Слушайте…
— Твой сын, что ли?! — каркнул Ильич.
— Да пофиг! — вмешался Турок. — Ты стрелки не переводи, ага.
Поганкин прихлопнул веками свои пьяные видения, а потом отшатнулся.
— Вы серьезно, что ли, ребята?
— А ты тут несерьезных видишь?!
— Да я же завтра… Я как только… Ну вы чего?
Турок резко обернулся на меня. В его глазах плавала тягучая вино-водочная темень. А потом ее вдруг прострелила какая-то новая и злая мысль. Мне стало не по себе.
— А ты чего такой увертливый, а, братик? — прошипел он Поганкину. — Куда так менжуешься, хочешь мне обидно сделать, а? Кого-то необразованного тут увидел?
— Да я не…
— Ну, все-все, я же не серьезно, брат, — замогильно улыбнулся Турок, — я же шучу, а? Я шутки шучу. Ты куда так на очко присел, а? Тут все как надо, тут все грамотно, чего тебе бояться?
— Да я не боюсь, ребята. Я просто…
— Ну, хорошо. Главное, что не боишься, а? Глянь, — Турок опять посмотрел на меня, — все знакомы, а вот малого не знаю. Твой малой? Твой. Здорова. А? Че молчишь? Че он молчит?
— Да какой он… Да он тут вообще ни при чем.
— Тихо-тихо. Конечно, нет, брат. Ты не волнуйся, ага? Слышь, спокойно. Щас мы с малым немного прогуляемся, поговорим, ты ж не против? Та не против, конечно, все ж друзья, а?