Фигура стоит ко мне лицом. Непропорционально большие рот и глаза, раздувшиеся и застывшие ноздри. Лицо гладкое, оно отражает свет. Как стекло.
Я чувствую, что могу и не справиться с накатившим страхом — он доконает меня, и тогда я побегу. Каково на ощупь это лицо? От этой мысли на моем затылке шевелятся волосы; волосы стеклянной скульптуры похожи на прозрачную проволоку.
Я увожу в сторону луч фонарика и проскакиваю мимо.
— Как ты сюда попал? — спрашивает кто-то в спину… не скульптура… скульптуры ведь не могут говорить? — Зачем ты принес свет? Что тебе нужно?
— Бабаргонанд, — отвечаю, стискивая зубы, — мне нужен бабаргонанд.
Улица хорошо освещена. Я закрываю глаза и долго стою, зажмурившись. Открываю — в голубом небе светит солнце. Сердце успокаивается. Затмение… да, но только в моей голове…
Справа проплывает калитка, сделанная из межкомнатной двери, маленькая облупившаяся ручка вздернута вверх. Я знаю, что уже проходил мимо этой двери, или все-таки это была другая дверь?
«(Девочка) Нас облаяли собаки. Мы идем домой, но мы заблудились. Ходим кругами. Людей нету. Наверное, все в церковь ушли. Ни единой души. Очень страхово. (Мальчик) Из-под земли торчит рука, она коричневая. Наверное, тут база военных…»
Как хорошо, что они шутят, думаю я. Благослови детей, которые умеют шутить, даже когда потерялись. Я пытаюсь улыбнуться, но рот словно онемел.
«(Девочка) Идет странный человек с сумкой. Он идет спиной вперед. И он повернут к нам только правой стороной. Правосторонний. Все это очень напоминает мультик… не помню, как называется. Может быть, мы идем по концу земли. (Мальчик) Тут летает гравитациальный человек, у него три руки и голова… прямо открытый мозг, и в мозгах глаза… Я тоже расскажу вам историю. В Мохабине ходили зомби и открывали зомби-гробики! Хотя стареньких людей нельзя так пугать, у стареньких сердце может остановиться. Даже взорваться может от страха».
Вполне, думаю я. Взорваться, как пустая коробка из-под сока. Хлоп — и все. Я чувствую себя старым. Я прикуриваю одну сигарету от другой. По обе стороны дороги стоят незнакомые дома, в незнакомых дворах лают собаки.
«(Девочка) Мы встретили собаку-демона… Ночью она писает на столбы кровью. А еще мы видели стеклянных людей. Они не двигаются, но если правильно смотреть, краем глаза, то тогда двигаются. (Мальчик) Вика, а когда мы домой придем? Хочу домой. (Девочка) Скоро. Смотри, еще один забор с дверью… Ай, больно! Не трогай камни — они горячие! С-с-с, обожглась…»
Голоса обрываются. В наушниках звучит какой-то шум — возможно, плеск воды, возможно, пустоты. Я буквально выдергиваю из кармана телефон, наушник выпадает из уха, и направляюсь к почтовым ящикам на углу, общим на несколько домов. Ящики ржавые, они шелушатся и едва слышно потрескивают. Я бросаю телефон в ячейку с табличкой «Интернет», и он исчезает внутри, провод наушников всасывается в узкую щель.
От камней поднимается пар.
Я догадываюсь, что заблудился. Похожие дома, улицы, перекрестки. Единственный ориентир — озеро; я уверен, что выйду к нему, если поверну направо и буду придерживаться этого направления, но дом родителей в другой стороне. Или уже нет?
В голове звучит голос мальчика, не конкретные слова, а скорее интонация. Когда я понял, что голос мальчика — мой собственный голос? Сразу? Как только услышал его — свое — имя… Стасик… Стас? Наверное, но это понимание сидело так глубоко внутри, что я не мог докопаться. Оно медленно выходило, как заноза с гноем… Вышло бы, не вернись я в Мохабин? Сколько мне тогда было — пять? шесть?
Мальчик и девочка… я и моя двоюродная сестра… но как, как? Ведь на записи — современный Мохабин: реконструкция ФОКа, объявления… Что все это значит? Как они сделали эту запись — таскали с собой бобинный магнитофон с микрофоном?
И что случилось тогда со мной и Викой?
Не помню. Не понимаю. Шкатулка внутри шкатулки внутри шкатулки внутри…
Я сворачиваю направо и бреду по грунтовой колее между кирпичными домиками, несколькими годами вспять сворачиваю налево — деревянный забор, колодец, плешивый кот, колесо от телеги на перекрестке, в жарком воздухе висят лица Вики и Стаса, я прохожу насквозь, год, еще год, улыбки, слезы, семейные праздники, достаю сигарету и закуриваю, дым безвкусный, синеватый, детские сандалии поднимают бурые султанчики пыли, Вика, кричу я, Вика, ты где?..
Прохожу мимо родительского дома. В окне кухни — мама и папа. Мама плачет, уронив голову на стол. Отец смотрит в окно, в ночь, но не видит меня. Я потерялся, я и Вика, и никогда не возвращался назад. Я обхожу дом, но с другой стороны — по-прежнему окно кухни, подпрыгивающие от рыданий плечи мамы, пустота во взгляде отца. Я кричу и машу ему, пытаюсь приблизиться к ограде, но она отдаляется. Обхожу с другой стороны. Окно кухни. Мама. Папа.