— Ну нет. Я не был человеком.
— Моя мама тоже про себя так говорила. Что была такая усталая и больная, спала по три часа, работала на четырех работах и чувствовала себя старой тягловой лошадью, а не человеком. Зато сейчас прямо люди, видал!
Лиса наклонилась — на колени снова закапала кровь. Она потянулась к аптечке — неосторожно правой рукой, и Игореха увидел скрюченные пальцы. Он скрипнул зубами.
— Вот скажи мне, ну что с ними всеми случилось? — Лиса побыстрее цапнула вату и прижала к носу. — Вроде сделали райскую жизнь — ни ран, ни болезней, хорошая работа, спорт, развлечения.
— Развлечения, да…
— Да, вот развлечения первые сдулись, как будто у всех пропала фантазия. Да и фиг с ней, такой ценой-то. Но куда потом делся интерес? И почему у меня он не делся?
— Ничего хорошего в том интересе нет, сама глянь, — кивнул ей Игореха. — Ты, может, вместо философии скажешь, что делать будем?
— Умирать, — проворчала Лиса.
Умирать не хотелось, да и все еще не верилось.
— Это ты, а я?
— Вот ты зараза. — Лиса хрипло рассмеялась — горло тоже болело. — Так что изменилось-то? Почему они стали такие… инфантилы все?
— Страх потеряли.
— Вот именно! Страх потеряли! Будто бы с ними ничего не случится, так что не надо думать о других.
— Я буквально. — Игореха стянул с себя куртку. В квартиру заглядывало закатное солнце, и было жарковато. — Страх надо преодолеть, и так становишься сильней. А у нас забрали страх. Мой сын не разобьет себе башку качелями, разве что поцарапается. И от гриппа не помрет. И наркоманом не станет. Я, знаешь, и пил-то из-за этого. Из-за страха. Сначала по мелочи — что уволят. Потом, когда малая родилась — что с ней случится что-нибудь. Потом, что жена узнает про вторую мою… Потом — что они все меня бросят. А без страха стало легко не пить.
— Но мама-то испугалась, когда я заболела!
— Это не то! — отмахнулся он. — Она испугалась, ну, знаешь, что придется возиться, заниматься этим. А с тобой что станет?
— Умру? — мрачно предположила Лиса.
— Это ты знаешь, а она нет.
— А почему я-то не такая?
— Потому что лазишь по заброшкам.
— Хрен тебе. Я лажу по заброшкам, потому что я не такая.
— Там живет страх.
И Лиса вдруг почувствовала этот страх. Холодный влажный воздух из черного зарешеченного окна. Ледяные ядовитые щупальца в голове.
«Так вот ты кто, — подумала она. — Ты воплощение страха». Словно соглашаясь с ней, боль в голове стала сильнее. Теперь в глазах мутилось просто от стучащего в ушах пульса.
— Давай, я спасу мир, — сказала Лиса тихо.
— Ты уже бредишь или что? — неласково поинтересовался Игореха.
— Давай я верну страх. Эта штука во мне, она ведь заразная. — Лиса кивнула на Игореху, вспотевшего от жара. Под носом у него была кровь. — Как ты себя чувствуешь?
— Да б… — Он вытер кровь и посмотрел на руку. — А может, лучше лекарство найти? От рака. Или что это за дрянь?
— Испугаются — найдут, — кивнула Лиса. — Или еще один переход сделают. Но кто-нибудь повторит мой подвиг.
— Наш подвиг. — Игореха вытер кровь о джинсы. — А что за подвиг?
— Помнишь момент возвращения после перехода? В который не попасть? Когда сознание теряешь.
— И ты хочешь туда?
— Туда, где люди еще не растеряли интерес и страх.
— В той точке нельзя затормозить, мы будем без сознания.
— А и не надо. Я открою дверь и буду держаться за нее. А когда меня вырубит — руки разожмутся.
— Е… ей-ей, больная, — покачал головой Игореха. — А я?
— А ты езжай обратно домой. И молись, чтобы за восемнадцать лет с перехода наши бесстрашные успели придумать, как эту дрянь лечат.
Их нашли. Но машина уже выруливала со двора, и выстрел гуманистов только разбил заднее стекло. Игореха гнал как в прежние времена — когда ни разу за десять лет не ездил трезвым. Сначала в глубокую заброшку, в темные годы, в обветшалые города, заросшие, разваливающиеся кварталы. Как можно ближе к точке, в которой волна обновления очистила мир от всего, что могло причинить вред, — и в которой вернулись люди. Он не мог подъехать ближе, но, увидев серо-черные дома последних дней заброшки, Лиса кивнула и открыла дверцу. Устроиться так, что выпадешь из машины, как только потеряешь сознание, было легко. По-настоящему тяжело было продержаться до этого момента — левая рука тоже ослабела, перед глазами все чаще мелькала черная кисея грядущей слепоты. Но она справилась и крикнула Игорехе:
— Давай!
Он рванул, сжимая руль так, что побелели костяшки, сжимая зубы, ругая себя, что ввязался в это во все и что сам не вызвался прыгать, и даже попытался прокричать Лисе, чтобы держалась, и Лиса держалась, хотя держаться совсем не осталось сил, и все никак не удавалось вырваться, заброшка держала, не выпускала, он успел испугаться, подумал остановиться, но тут мир померк.