Бойцы разбились по парам и тренировались с мачете. Бились сонно, неуклюже. Но умело. Ближайшая пара воинов едва ли не искры высекала силой ударов. Хорошо.
Я подождал. Скоро началась тренировка сброса татуировок.
— На старт. Внимание. Марш, — скомандовал начальник с красной повязкой на лице.
Воины встали как вкопанные. Зажмурились. Сжали кулаки. Столько энергии, столько сосредоточенности, столько силы в одном месте.
Под двумя сотнями бойцов начали образовываться тёмные пятна. Татуировки сползали со ступней, водопадам просачиваясь в песок. Тёмные пятна кружились, как воронки, колыхались змеями, подрагивали. А потом начинали постепенно исчезать.
Частичное скидывание татуировок — серьёзный навык. Интересно, сколько лет их тренировал Имам?
Только человек тридцать совсем не смогли справиться. Не такая уж и плохая статистика. Тренировка-то утренняя, не показная. Да и песочников рядом нет.
Я кивнул собственным мыслям и отправился в бар.
По дороге увидел открытые двери тату-салона. Внутри суетилось с полсотни мастеров. Готовили кресла, настраивали татуировочные машинки, чистили иглы. Да, конечно, сейчас воины пойдут набивать татуировки на места сброшенных. Похоже, это ежедневная практика. Залог успеха затеи Имама.
Оно и хорошо.
Я сидел в баре, пил водянистый чай и наблюдал в окно, как воины покидают тату-салон. Дождался последнего, расплатился и отправился к мастеру.
— Думисо Камо, — шепнул один из татуировщиков, как только я зашёл.
— Кто свободен? — спросил я, хотя свободны были все.
— Проходите, — из угла послышался тихий старческий голос.
Мастеру, казалось, было под сотню лет. Он был самым странным татуировщиком из всех, что я видел. Во-первых, он был абсолютно белым. Даже не бледным — белым. Говорят, раньше жили альбиносы. Наверное, мастер как раз был одним из них. Во-вторых, у него не было губ. Просто тонкая тёмная полоска рта. Ровная, словно по линейке вычерченная. Самое главное — у него не было татуировок. По крайней мере, на тех частях тела, что я мог рассмотреть.
— Ступни? — предположил он.
— Ступни, — подтвердил я и разулся. Песок регулярно забирает силу. Начинает с ног. Если не забиваться регулярно — скоро останешься беззащитным, голым.
Я положил правую ногу на аккуратно подготовленную подушечку.
— Что привело тебя к нам, Думисо Камо?
— Ты знаешь ответ, старик. Зачем спрашиваешь?
— Знаю, — старик принялся за работу, но я почти не чувствовал боли. Притупилась за столько-то лет. — Говорят, татуировки даруют силу, потому что приходят к нам через страдание, через преодоления. И поэтому после конца всего песок выбрал именно их, чтобы забирать у людей силу.
— Говорят, — подтвердил я. Монотонный голос мастера убаюкивал. Наверняка он говорил заученные слова, которые повторял клиентам по многу раз. И я понимаю, почему им не надоедало. Голос был приятным, спокойным, нежным даже.
— Твоим ступням уже не больно совсем, как не больно ступням и других солдат. Уже много лет. Но песок глуп, он забирает татуировки по привычке, стараясь найти там силу, которой уже нет. Она здесь.
Мастер по-отечески положил руку мне на голову.
Я не сразу понял, что он имеет в виду. То ли силу татуировок на лице, которые даются через самую серьёзную боль, через самое сильное преодоление. То ли разум. То ли волю.
Он ещё что-то говорил, когда я уснул.
А проснулся я от грохота выстрела. Самое страшное — он был не выстрелом не из-за стены. Громыхнуло близко. Буквально в сотне метров.
Из жёлтого здания двое стражников вывели под руки Адио.
Он не пытался брыкаться. Шёл покорно, опустив голову.
— Этот подлец убил Имама, — крикнул один из стражников так громко, что услышали бы даже и погранцы на стенах. — Выстрелил в спину!
Мастер опустил машинку. Коснулся тремя пальцами лба, живота, правого плеча, левого. Не знаю, зачем. Но выглядело изящно.
— Надеюсь, его преемником будешь ты, — прошептал старец.
Надеюсь, это буду не я.
Я пришёл к Адио в темницу. Здесь пахло мочой, затхлостью и потом. Он сидел за решёткой абсолютно безучастной куклой. Смотрел в одну точку, не реагировал на звук моих шагов, не обращал внимания на скулящего в соседней клетке узника — вчерашнего парня, что мачете перерубил своего товарища.
— Зачем? — спросил я.
Он не дёрнулся. Не шевельнулся. На секунду мне показалось, что он даже не услышал моего вопроса. Но он ответил: