— Да!
Я посмотрел на стену около ворот. Песчаники переваливались через неё и падали. Но я знал, что они встают. Встают и идут дальше, чтобы обратить всех в песок.
— Тогда давайте сделаем это место самым безопасным на земле!
Воины опустили руки, и началась магия. И началась боль. И началась красота.
Татуировки сползали с лиц кричащих солдат, оставляя красные, заметные даже на тёмной коже, пятна. Татуировки струились миллионами рек с рук воинов, впадая в землю. Татуировки безумными анакондами скользили по горящей коже и обрушивались в центр площади. Чёрное пятно под ногами солдат сгущалось, уплотнялось, становилось чёрной дырой, которая, казалось, вот-вот поглотит планету.
И я тоже закричал. Я начал скидывать татуировки вместе со всеми.
С меня сдирали кожу. Каждую клеточку тела пронзали десятки тысяч игл. Песок поднял меня с земли и швырнул прямо в солнце — я был уже вплотную, я сгорал в его пламени.
Я очнулся от того, что писк внезапно прекратился.
И наступила тишина. Крики воинов стихли. Угомонилась сама пустыня — ни ветра, ни слепящего солнца. Только серость и безмятежность.
И весь песок в городе Клеймонд стал чёрным. И все дороги в городе Клеймонд стали чёрными. И даже стены, которые окружали Клеймонд, стали чёрными.
Всё было покрыто мириадами искусных татуировок. Завивающиеся линии, ускользающие точки, древние знаки и символы, тексты на всех языках когда-то живого мира. В черноте татуировок город Клеймонд можно было найти всё. Кроме любых других цветов.
Главное — в городе Клеймонд больше не было слышно ни единого выстрела.
1.8, 0.7
Воины праздновали победу. Очнувшись, придя в себя, переборов боль, они забыли обо мне, с трепетом касаясь чёрной земли, с радостью сотрясая воздух победными возгласами, обнимаясь и плача, ликуя, как они надеялись — последний раз в жизни.
Я прошёл через ворота, у которых уже не было стражников, вдохнул напоследок горячий воздух пустыни и побежал.
Побежал вслед за ними, за отступающими песочниками. Думаю, где-то рядом, возможно, бежал бы за ними же и Адио.
Я ускорялся и не чувствовал усталости, не чувствовал боли, не чувствовал, как песок хлещет меня по щекам.
Всё было готово. Я оправдал сам себя — создал, как говорил Имам, оазис жизни на земле. Не создал — помог. Поспособствовал. Но главное — шёл до конца.
Ладно, как бы там ни было, хватит. Хватит. На большее я не способен. Я не способен больше ждать. И терпеть. Я хочу вернуться к ним — к моим родным.
Я хотел, чтобы они приняли меня. Хотел, чтобы один из песочников стал отцом, другой — Лезеди, третий — Като. Хотел увидеть улыбку, взгляд, почувствовать объятия. Пусть и в последний раз.
Я был уверен, что они справятся. И что это не будет страшно.
Наоборот. Легко. Наверное, я даже успею улыбнуться в последнюю секунду. Успею в последнее мгновение поверить, что они всё ещё живы, а я никогда не брал в руки тот нож.
Они будут не мстить. Лишь принимать. Обратно в наш общий дом.
Наверное, это будет единственный счастливый момент в моей жизни за последние десять лет. Мы снова будем вчетвером. Снова окажемся на кухне под лучами лимонного диска солнца, выползающего из-за барханов. Снова сможем съесть на завтрак молоко с хлопьями. И выпить чаю. Вместе. И они будут со мной. И я буду с ними.
Надеюсь.
Я бежал подальше от Клеймонда ближе к вечеру и на этот раз знал наверняка, что дорога пройдёт без сложностей. Мёртвый песок преподносит сюрпризы, но когда он готов сделать тебя снова живым — препятствий не жди.
Изоморфные структуры (автор Юрий Гогоберидзе)
Мой первый дар — я знаю, где искать выгоду. Ржавый корвет гудит, поглощая бархан за барханом. Полуденный Венец кипятит салон и прожаривает мои внутренности, но инстинкты не обмануть. Я чувствую: уже рядом. Близко. Будто кто-то подцепил меня на крюк и тянет, тянет. Когда зов в голове достигает болезненного крещендо, так что мозг готов лопнуть переваренным яйцом варакса, я закладываю вираж и начинаю снижать обороты. Наконец, дождавшись легкого толчка, хватаю тесловик и прыгаю на песок. Мне кажется, пятки жжет через дюймовую подошву. Я делаю шаг. Другой. И проваливаюсь.
***
Ходо и Вассе удалось побыть нашими родителями неделю. Прежних они убили, хотя отец оказался неплох, перед смертью завалил три рейдерских байка из арбалеста. Я согласился называть Ходо папой, а Вассу — мамой. Идея дрожала и прижималась ко мне.