Максимка — помесь, на ладонях у него электрочувствительные пятна, а под шарфом вполне живые жабры, которые приходится постоянно смачивать водой, иначе начинаются боли, а потом асфиксия.
Его мама была замечательной женщиной, поверьте, уж не знаю, в каком поколении вдруг пробилось вот это вот все. Да и знать не хочу.
Я люблю своего сына.
***
Человек, понуро переминавшийся с ноги на ногу перед Владом, выглядел неряшливо и выразительно. Парочка ликбезов с длинноствольными фоссилизаторами системы «Маузер» терпеливо ждали позади, отбрасывая на взъерошенного и растрепанного арестанта глубокие зловещие тени.
Влад смотрел под ноги, изо всех сил стараясь забыть Невский проспект. В горле першило, глаза обжигало — скорее всего, оттого, что защитные очки изрядно уже поизносились, а новых губком не присылал уже недели три, ссылаясь на очевидные трудности.
Поговаривали об очередном крупном обвале — но вполголоса и с оглядкой. Как честность и объективность настоящих ученых может сочетаться с эдакой опасливостью и бесхребетностью, Влад никак не мог взять в толк. Тамара смеялась зло и отчаянно; в последние дни она повадилась убегать на утесы и подолгу разглядывать полярное сияние — так его называли уже все, включая и новую партию абитуриентов, почему-то смуглых, бородатых и безоглядно жестоких. Сияние, вопреки прогнозам, усиливалось, хотя утечек флогистона больше не случалось.
Морозов-старший с Алмазовым решительно и не щадя себя пытались разобраться, чему сопутствует данное явление, пока без хоть каких-то успехов.
А тут — вот…
Влад наклонился к куполу, присмотрелся. Славная игрушка, во всех подробностях отображающая мир, каким он был еще несколько лет назад. Теперь даже сам Преображенский не смог бы точно описать, где находились они все. Взять хотя бы это похолодание: когда это на ближнем берегу Гиперборейского моря случались подобные холода?! Не помнит никто — и что хуже всего, непохоже, чтобы стужа эта уменьшалась с ходом времени. Или ту же Арктиду взять; с Гиперборейским материком еще туда-сюда, невозможно делать революцию чистыми руками, да и на внутренней поверхности вроде бы вполне сносно живется, — но Арктиду как можно было проморгать? Никакая геометрия, однако, не предсказывала такого наложения проекций и деформации итоговых абрисов… так что нет, даже Илья Кузьмич не сумел бы гарантировать, что знает, чем и когда закончится эта работа. Разве что в отношении Москвы да Питера сомнений не возникало, все прочее менялось пластично, текуче, неустанно.
Такой же глобус украшал детскую одного крохотного мальчугана, чей отец прославился как справный естествоиспытатель. Интересно, нерешительно подумал Влад, а создадут ли глобусы заново — когда все закончится? Он представил себе глобус в форме мяча и невольно хмыкнул, вопреки серьезности ситуации.
Неуемная же у вас фантазия, уважаемый коллега…
— Так что? — негромко, тяготясь ожиданием, спросил один из ликбезов, ежась на стылом ветру. С побережья доносился хруст трущихся льдин. С каждым часом запавшей уже давно ночи становилось все хуже. Выручали флогистонные светильники, да и те, судя по последним известиям, скоро придется маскировать под керосинки, а то и чего подревнее. Но свет флогистона вызывал странные болезненные реакции в сетчатке глаза и удручающе раздражал нервы при длительном воздействии. Оставалось надеяться, что все наладится.
Не может же быть прав этот чертушка Тихонов.
— К срезу, на работы, — подумав, решил Влад. — Работяга же, прилежный, старательный. Чего ж зазря?
Ликбез вздернул кустистую бровь, почесался и ткнул стволом арестанта аккурат между лопатками.
— Слыхал? Чеши давай!
Влад мрачно смотрел на игрушки, которые остались валяться на замерзшей струпьями грязи. Глобус. Игрушечная звезда. Телескоп. Несколько солдатиков — из старородцев, судя по внешнему виду. Вздохнул, чувствуя, как легкие обжигает ветер. Посмотрел на небо, на помаргивающие звезды, на очередной колоссальный дирижабль, заводивший полную цистерну в шлюз. С силой втоптал игрушки в грунт, вслушиваясь в хруст. Двинулся к корпусам, сам толком не зная, о чем лучше подумать, чтобы успокоиться. Попробовал представить, как там Тамара на учаге, и понял, что вдруг перешел на раскачивающийся, неуклюжий бег.
Позади зашипело коротко и зло, затем глухо ухнуло оземь, и Влад успел пробежать еще три шага, прежде чем остановился и обернулся.
Ликбезы стояли над разломавшимся пополам человеком с видом крайне озадаченным. Со срезов еще сочилось нечто, быстро затвердевающее в кровавую лаву. Влад скривился и собрался было обругать кретинов, да только к чему? Что сделано, того не вернешь.
— Экономьте заряды! — крикнул он ликбезам, и те оторопело посмотрели на начальство, а потом опять на стремительно каменеющие обломки. Положить их обоих, вредителей, сердито подумал Влад, а потом-то что? Опять учить каких-нибудь обломов-уголовщину?
Вприпрыжку, кутаясь в шинель, домчался он до крыльца, грузно протопал по трем нижним ступенькам, когда вдруг ахнуло снизу в землю раз и второй. Сознавать себя он смог только несколько минут спустя, сидя прямо под крыльцом и тряся головой, словно замотанной в грязную вонючую вату. Дымом и окалиной воняла вата, и не сразу Влад смог понять, допустить в голову мысль, что запах связан как-то с пылающим вдалеке утесом, возникшим чуть ближе, чем стояла прежняя гряда. По склону уже струились потоки мерцающей жижи.
Лава, припомнил Влад. Это лава. А вон те мелкие соринки…
Первые лавовые бомбы рухнули между корпусами, взрываясь не хуже артиллерийских снарядов.
И почти сразу же анестезия сошла на нет. Тамара же там, закричал кто-то слишком близко, и внутри лопнула странная жилка, и Влад рывком осознал, что больше не боится, не сможет бояться. Как странно: так жутко казалось выполнить прямой приказ, так не хотелось, а когда случилось — просто невероятное облегчение вышло, уродливое, косолапое… и все же. И не осталось страха. Вот прямо сейчас, если получится выжить, бросит все к такой-то бабушке и двинет в столицу, в Рязань, в саму Академию, где расскажет бородатым мудрецам, как выглядит на практике их великое дело и чем, по его мнению, кончится, а там…
Это была поэзия, эпическая, тяжеловесная, пронзительная поэзия — такое отсутствие страха. Это был чистый тысячеградусный спирт. Мертвая вода, что исцеляет любые повреждения.
А потом позади скрипнула дверь, и тоненько, облегченно закричала женщина. Это — жестоким, садистским чудом — была Тамара, живая и напуганная.
И Влад бросился к ней.
И вновь был страх, и страх был жизнь.
3
Судно движется вдоль среза событий стремительно и напористо. Иначе тут нельзя: того и гляди, свалишь на внешнюю или внутреннюю сторону, а ни там, ни тут нас не ждут. Если верить дневникам нашего отца, то из среза можно выпасть даже туда, где мир никогда не страгивался с орбиты лет и сохраняет дискообразную форму. Или наоборот — туда, где уже все окончательно случилось.
Даже не знаю, что было бы хуже.
Впрочем, Талек нынче трезвый и отдохнувший, потому лучшего буревого нам и искать не надо. Он успевает оттолкнуть непонятные громады железных кораблей-ледоколов, ухитряется отпугнуть морских змеев и обдурить невыспавшихся Древних, предчувствующих неладное. Напевает нечто совершенно мрачное, про маму, которая-де, пусть услышит и пусть придет, и мне упорно мерещится нечто запредельно хтоническое в песенке, развлекающей нынешних ребятишек.
Слишком уж устал, видимо.
Плохо то, что на высокой скорости мы можем проскочить мимо других обывателей среза — или непрошеных гостей.
Котька плавает в воздухе, торопливо вычисляя что-то сугубо свое и морщась от ощущения этого самого воздуха на чувствительных полосах вдоль боков. Он у нас рыбка-воздушник, спец по части работы с водами и первый матершинник. Прямо сейчас, покрывая бумагу цифрами, Котька изощренно кроет заморских умельцев, судя по всему, сподобившихся исхреначить из флогистоновых вливаний нечто эпохальное и потрясающее в местности под названием Йеллоустон. Того, что я разбираю, как раз хватает, чтобы испугаться до упору.