— Слышь, ты лучше не ходи туда, — пробормотал он, хватая Нигдеева за локти и крепко зажмурившись. Нигдеев попытался выдернуть руку, и Юрка широко раскрыл глаза. — Там баба с ребенком… мертвые.
— Что?!
— Баба, говорю, со спиногрызом, мертвые. Трупы то есть. В мумии превратились. На вид уже лет пятьдесят как…
— Как такое может быть? — пробормотал Нигдеев. — Чепуха какая-то жуткая.
— Может, она просто больше не могла, — невнятно ответил Юрка. — Пойдем отсюда, а?
— Куда? — мрачно спросил Нигдеев.
Это какой-то анекдот, мрачно подумал Нигдеев, докуривая неизвестно какую по счету сигарету. Дурная байка из тех, что некоторые остроумцы любят рассказывать молоденьким, первый сезон работающим в поле коллекторшам. Двое заблудившихся, туман, небывалый штиль, заброшенный лагерь с позабытыми мертвецами. Рассказать ребятам — засмеют. Нигдеев поерзал, пытаясь устроиться поудобнее на куче мха, прикрытого разорванным пакетом, но камни по-прежнему врезались в задницу. Он не знал, прошло ли двадцать минут или два часа. Не знал, сколько еще ждать: две минуты или двое суток… Ничего не менялось. Ничего не происходило. От напряженного бездействия нервы уже начинали шалить, и Нигдееву то и дело казалось, что он плывет в выморочной белизне, невесомый и бестелесный.
И этот глухой, сводящий с ума звук. Звяк. Звяк. Скрежет металла, который силой отдирают от камня, и снова — звяк. И снова.
— Хватит уже, а? — не выдержал Нигдеев.
Юрка повертел ключ в руках и сунул в карман. Склонил голову набок, будто прислушиваясь.
— Как ты думаешь, сколько времени? — спросил он.
— Понятия не имею, — раздраженно буркнул Нигдеев.
— А вроде развеивается уже, да?
— Нет.
Юрка вздохнул, снова вытащил из кармана ключ и тут же, опомнившись, убрал.
— А может, по периметру все-таки, а? — неуверенно спросил он. — Сколько мы здесь просидим еще?
— Глупо, — отрезал Нигдеев. — В любой момент рассосется, это не может быть надолго.
— Это уже долго, — тоскливо проговорил Юрка, пялясь в молочную белизну, и Нигдеев с отвращением прикрыл глаза.
Звяк. Звяк. Ватная тишина, настолько глубокая, что, казалось, заложило уши.
— Слышишь? — прошептал Юрка, и Нигдеев настороженно выпрямился. — Кто-то ходит…
Теперь он слышал: близко и в то же время как будто издали, из-за непреодолимой стены тумана. Едва уловимый хруст веточки. Почти неразличимое хлюпанье воды, выдавленной из мха чьей-то ногой.
Нигдеев потянулся за ружьем и медленно поднялся на ноги. До рези в глазах всмотрелся в туман.
— Эй! — рявкнул он изо всех сил, и туман жадно сглотнул звук его голоса. Нигдеев перестал дышать, даже не вслушиваясь — кожей пытаясь ощутить вибрацию, быстрый топоток убегающего животного.
— Слышишь что-нибудь? — спросил Юрка.
— Показалось нам. — Нигдеев опустился на колени и сгреб расползшийся мох под пакет. — Медведь бы так дунул — глухой бы услышал…
— А может, не медведь.
Нигдеев молча покрутил пальцем у виска и неуклюже приземлился на свое сиденье. Человек бы ответил… да нет, человек, если бы и оказался сейчас на плато, не стал бы бродить по болоту на ощупь. Не медведь, не человек — значит, показалось.
Звяк. Звяк. Звяк.
Нигдеев застонал.
— Может, это ёкай, — вдруг сказал Юрка с идиотским смешком. — Ну, эта хрень японская, типа привидения. Может, они оставили…
— Больной, вы на меня своих тараканов не стряхивайте, — вяло отозвался Нигдеев, и Юрка слабо хохотнул.
Не в силах больше смотреть на его глупую физиономию, Нигдеев встал. Переступил с ноги на ногу, разминая затекшие подошвы, и осторожно шагнул в туман. Естественная брезгливость требовала отойти подальше, но он не мог пересилить себя: казалось, еще шаг — и он никогда не найдет ни каменистый бугорок, ни ружье с рюкзаком, ни Юрку, тревожно сверлящего глазами его спину. Нигдеев взялся за молнию штанов и понял, что приятель и не собирается отворачиваться. Раздраженно передернув плечами, он шагнул вниз, стараясь запомнить каждый камешек, каждую трещину, каждую веточку брусники. Шагнул еще раз.
Каменистый склон ушел из-под ног, и Нигдеев полетел сквозь пустоту. Как глупо, успел подумать он, как же глупо.
Белизна тумана стала ослепительной и сверхновой взорвалась в его голове.
Звяк. Звяк. Звяк. Сознание и забытье сменялись волнами, неотличимые друг от друга, — два белых ничто, вся разница между которыми заключалась в этом звуке. Погребенный под туманом мир, лишившийся дыхания, по-прежнему был пуст, и единственным движением в нем было призрачное шевеление Юркиных пальцев. Единственным звуком — звяканье ключа о камень. Нигдеев не знал, сколько плавал между мирами; в конце концов та реальность, в которой раздражающе звякал ключ, оказалась внизу, и он медленно осел в ней, как камень, опустившийся на дно.
Голова раскалывалась; правое колено казалось огромным и горячим, как выброшенный из жерла вулкана булыжник. Стоило пошевелиться, и ногу пронзила боль; Нигдеев зашипел сквозь зубы и выругался.
— Наконец-то! — воскликнул Юрка. — Я уже думал… Ну ты даешь, а? На ровном месте! Там ямка была, ну с тарелку глубиной, ей-богу, так ты через нее… ф-фу-ух-х-х, ну, напугал!
Нигдеев завозился, садясь. С силой потер лицо.
— Долго я?
— А не знаю. — Юрка помрачнел и снова выпустил из пальцев ключ. Звяк. Нигдеев содрогнулся. — А как ты думаешь, сколько времени? — с детской надеждой спросил он. — Я вот думаю, может, еще даже часа нет. И вроде развеивается уже, да? — Нигдеев скептически хмыкнул. — А то я Ленке же пообещал, а сам здесь сижу. А она там ждет. Она даже не орала на меня сегодня, представляешь? А я тут…
Нигдеев прикрыл глаза. Воображение снова разыгралось: теперь он видел, что женщина, стоявшая у слепого окна, такая же мертвая, как ветер. Туман задушил ее, и теперь она лежала в заброшенной японской землянке, обнимая ребенка со злым напуганным лицом и желтыми глазами…
Нигдеев резко вздернул голову, стряхивая тяжелую дремоту. Юрка все бубнил:
— Знаешь, пока ты валялся, опять кто-то ходил. Серьезно, я четко слышал, аж за ружье схватился, мало ли, потапыч обнаглел… — Он посмотрел на бесполезные часы. — Я ей сказал: ты, главное, глупость эту забудь. Это он тебя доводит нарочно, я приду — поговорю с ним по-мужски, мигом свои капризы забудет. В кино сходим, развеешься, там фильм с этим… Ален Делоном, он ей нравится, потерплю, раз такое дело. Обещал к семи быть, как штык… Слушай! — Он вдруг насторожился и перешел на шепот: — Опять кто-то ходит…
Нигдеев затаил дыхание. На этот раз шаги были отчетливей. Кто-то невидимый в тумане, но очень близкий осторожно крался вокруг каменистой плеши — кто-то почти беззвучный, и только абсолютное безветрие позволяло уловить бесшумные всхлипы мха под ногами.
Юрка потянулся за ружьем. Дуло едва заметно стукнуло о камень, и шаги тут же стихли. Нигдеев, выпучив глаза и обливаясь потом, пялился в туман, отчетливо ощущая чужое присутствие.
— Пальну? — одними губами спросил Юрка. Нигдеев моргнул, приходя в себя.
— Свихнулся, — нормальным голосом сказал он. — А вдруг человек? Мало ли дураков?
— Откуда здесь люди, — упрямо покачал головой Юрка. — Либо медведь, либо ёкай. Я бы пальнул, а?
— Ружье положи, — процедил Нигдеев. Туман по-прежнему подступал к ним вплотную, все такой же густой и непроницаемый, но чувство чужого, прячущегося за белой стеной, исчезло.
Нигдеев выудил из рюкзака термос чая, обернутые в газету котлеты и крошечную кастрюльку с вареной картошкой. Юрка достал две банки кильки в томате и черный хлеб. Неизвестно, сколько прошло времени с тех пор, как они застряли в тумане, но жрать хотелось страшно, и ни головная боль, ни нездорово сосредоточенная Юркина физиономия уже не могли отбить аппетит. Нигдеев вдумчиво жевал, уйдя в себя, смакуя живой, теплый вкус мяса и аромат чеснока, чтобы отвлечься, не видеть ни лица друга, ни белой стены вокруг.