Юрка шумно втянул в рот последний килечный хвост, отхлебнул чаю и вдруг спросил:
— А тебя твоя мелкая любит?
— Конечно, любит, — не задумываясь, ответил Нигдеев. — Что за вопрос? Я ж ее отец.
— А мой вот как-то… — Юрка судорожно вздохнул. — Он вообще какой-то… не знаю даже. Ленка же веселая была, а теперь только ревет и ревет. Он из нее всю душу высосал, ни спать, ни есть не дает, прям как нарочно. Ее доводит, а меня вообще ненавидит — я его только на руки возьму, а он сразу глаза выпучит и орать. Смотрит так, как будто я не отец ему, а леший какой… Не слушается вообще… Я бы и плюнул, да такого на место не поставишь — он сам тебя потом…
— Дети, — пожал плечами Нигдеев. — Моя тоже не ангелочек, да что поделаешь. Воспитываю, как могу, и тебе придется.
— Не, тут другое… — Юрка пошевелил пальцами. — Беспокоюсь я. Ленку вон до ручки довел… Сколько времени, как ты думаешь?
Нигдеев покачал головой, вытягивая шею. Кто-то снова ходил вокруг. Кто-то подобрался еще ближе — Нигдеев слышал, как поскрипывают камни. На загривке шевельнулись мелкие волоски. Внимание сконцентрировалось настолько, что, казалось, голова вот-вот лопнет от напряжения. Кто-то ходил в тумане. Кто-то недобрый. Кто-то похожий на мелкого, тощего сопляка со злыми желтыми глазами…
Нигдеев осел и трясущимися руками выудил из пачки сигарету. Сломал две спички, пытаясь прикурить, но наконец сумел затянуться. Медленно выпустил синеватый дым, мгновенно растворившийся в туманной мгле. Буркнул все еще лупающему глазами Юрке:
— Ты достал про своего мелкого ныть. Мерещится уже.
— А может, не мерещится, — тихо ответил Юрка. — Говорю тебе, это ёкай. Вот мой спиногрыз тоже…
— Что — тоже?! — рявкнул Нигдеев.
— Ленку того… теперь за мной пришел.
— Тебе к психиатру пора, ты в курсе? — яростно заорал Нигдеев, и Юрка обиженно замолчал, нахохлившись.
Нигдеев уже начал задремывать, когда он вдруг завозился, сбивая сон. Не веря своим глазам, Нигдеев смотрел, как Юрка достает ключ, подносит его к обломку руды. Разжимает пальцы.
Звяк.
— А ну дай сюда! — завизжал Нигдеев.
Он рванулся, сжимая кулаки, и тут же взвыл, повалился на камни, хватаясь за колено. Юрка испуганно сжался, прижимая ключ к груди, и его невнятно-желтые глаза округлились, стали большими, как у ребенка. Скрипя зубами, Нигдеев кое-как сел. Казалось, от боли трясется каждая жилка в теле.
— Да что за ключ вообще? — плачущим голосом спросил он, и Юрка плотнее прижал свою игрушку к груди, просунул за пазуху, чтоб не отобрали.
— Так от шкафа же ключ, — сказал он. — Я таблетки в шкаф прибрал и на ключ запер.
— Какие таблетки? — похолодел Нигдеев.
— Да всякие, все, что было. Она все подряд пыталась выпить. Я ей говорю — ты прекращай эти глупости, я к семи вернусь — поговорим. А таблетки на всякий случай в шкафу запер.
— Ты… — Нигдеев обхватил голову руками, не зная, что сказать. Неподвижный безвкусный воздух душил, комом перекрывая горло. — Ты с ума сошел, — выговорил наконец он. — Вали домой, ты чего!
— Как? — беспомощно спросил Юрка.
— Да как ты и хотел, по периметру! — Нигдеев машинально взглянул на часы и заскрипел зубами от бессилия. Бросил бесполезный взгляд на невидимое небо. — Иди! Я здесь заночую, завтра с мужиками меня заберете.
— Да ты без меня даже в сортир не сходишь, — возразил Юрка. — И потом, ты же сам сказал — это глупо. С минуты на минуту развеется, а если я не в ту сторону уйду, то только время зря потеряю… — Он пожевал губами. — А как ты думаешь, сколько времени?
Он висел в глухой, неподвижной пустоте. Его мир состоял из брусничника площадью с носовой платок, нескольких ржаво-красных камней, кривой, почти голой веточки березы, просунувшейся из ниоткуда; и вокруг этого жалкого мира крался, медленно сужая круги, желтоглазый ёкай, который забрал Юрку, а теперь пришел и за ним. На мгновение Нигдеев приходил в себя и тогда понимал, что ёкаев не бывает, что в тумане ходит медведь и надо бы подтянуть поближе ружье, а может, Юрка все-таки вернулся, и тогда все будет хорошо. Мгновение он чувствовал себя прежним: разумным, бывалым, здравомыслящим мужиком, но мертвенно-неподвижный воздух давил, и тишина давила так, что едва не лопались барабанные перепонки, будто он погружался на неимоверную глубину, и вспышки ясности становились все реже, пока не исчезли совсем, унеся с собой и брусничник, и камни, и веточку. Остался только туман, в котором ходил ёкай, и Нигдеев всматривался в мглу так, что кровь стучала в висках и в глазах мелькали кровавые мушки.
И он понял, что сейчас увидит.
Не могу, подумал Нигдеев, Юрка, пожалуйста, я так не могу, подожди, Юрка! Извиваясь всем телом и дергая искалеченной ногой, он пополз сквозь ничто туда, где несколько минут (вечность) назад растворилась спина приятеля. Туман оседал на лице, скапливался в глазах и струйками тек по щекам, а следом шел ёкай, неторопливо раздвигая мертвенный воздух. Нигдеев полз, в кровь обдирая ладони, но ёкай настигал. Его когти вцепились в голень. Нигдеев задергал застрявшей ногой и почувствовал, как скрюченные серые пальцы рвут прочный брезент охотничьих брюк. Редкие кривые зубы погрузились в его плоть. Ёкай кусал его. Мертвый пацан кусал его, точно кусал, боже, мертвый пацан ел его ногу. Нигдеев дико заорал и бешеным, отчаянным рывком перевернулся на спину, поднимая ружье. Туман сгустился настолько, что Нигдеев уже не мог разглядеть ничего дальше сбитых в кровь рук, вцепившихся в ружье. Он не видел своих ног, не видел того, кто кусает их, и был благодарен туману за это. Продолжая орать и дергать ногами, он выстрелил в белую пустоту — раз и другой.
Кто-то тащил его под мышки, куртка задралась, и по голой пояснице скребло сначала мокрыми ветками, очень неприятно, а потом — каменной щебенкой, и это было уже больно. Кто-то совал под затылок мягкое, уютное, как подушка, но покрытое мокрым и липким полиэтиленом. Это было противно, но все равно хорошо; Нигдеев послушно опустил голову и исчез.
Звяк. Звяк. Ему снился взломанный шкаф с разгромленными полками. В распахнутой дверце поблескивал вывернутый с мясом замок. Мертвая женщина, в голове которой навсегда затих ветер, лежала лицом к стене, глядя в туман. Рядом с ней ползал желтоглазый ёкай, катал игрушечный «уазик» прямо по серому покрывалу, скрывавшему ее истощенное тело.
Звяк. Звяк. Звяк.
Нигдеев открыл глаза, и Юрка с испуганно-виноватым видом спрятал ключ за спиной. Все тело ломило; ободранные ладони горели огнем. Нигдеев тяжело приподнялся на локте, огляделся и понял, что ничего не изменилось. Мертвый штиль. Непроницаемый туман. Мокрые камни, врезающиеся в задницу. Голая веточка березы, протянутая из ниоткуда.
— Как ты думаешь, сколько времени? — спросил Юрка. — Я вроде недавно вернулся — а вроде и давно, не пойму никак. А то я, знаешь, Ленку обещал в кино сводить, сказал, буду как штык…
Нигдеев пожал плечами, и Юрка, обиженно оттопырив губу, поднес ключ к камню. Отпустил. Звяк. Оторвал. Отпустил. Звяк. Звяк.
Что-то дотронулось до лица Нигдеева. Что-то скользнуло сквозь волосы, коснулось мочки уха, невнятно зашептало прямо в голове. Почти беззвучно присвистнуло.
Юрка сжал в кулаке ключ, с силой втянул в себя воздух и ошалело завертел башкой.
— Растаскивает! — сдавленно крикнул он. — Глянь, Шурик, растаскивает!
Белое вокруг — серело, темнело, становилось прозрачным, как таящий снег. Белое — нет, уже жемчужно-серое, неуловимо-розоватое, закатное — шевелилось, извивалось и распадалось на безобидные клочки. Покряхтывая и опираясь о камни — одними пальцами, чтоб не задевать ободранные ладони, — Нигдеев сел, а потом — встал, кренясь влево. Осторожно перенес вес на правую ногу. Колено отозвалось болью — но не так чтобы сильной, вполне терпимой. Нигдеев выпрямился, и в лицо ему ударил мокрый ветер, играючи хлестнул холодной моросью по глазам.