Я иду в бар.
Среди всех баров нижних уровней «Цайтгайст» выделяется тем, что там собирается рекордное количество богемных ублюдков без денег. Мамкины поэты и бабулины инфернальные мистики. Я никогда не был богемой, я не умею носить манжеты, и у меня есть профессия. Но мне нравятся их беретики с енотовыми хвостами и засаленные рединготы. Даже иногда нравятся их стихи и бестолковые попытки работать в жанре гишпрехенварта. Еще они умеют пить как последние сволочи, словно у них вместо печени кантовский протез.
Сегодня поэтические чтения. Пожилой мужчина с гнездом лысины на голове читает со сцены нараспев, картавит и волнуется:
Именно в этом баре я познакомился с Соледад.
Тогда был концерт «Пустынных червей», такой глупый пост-кабаре-бэнд с сандинским барабанщиком, все вечно под насваем и с безумными глазами. К ним на концерты ходят одни малолетки.
Соледад и была малолеткой.
Она стояла в огромной очереди вместе со всем этим месивом в рединготах и беретах и немного танцевала, не сходя с места. Черные снежинки таяли на ее черных волосах. В какой-то момент луч газового фонаря скользнул по ее волосам, и те заискрились, в них словно звезды замурлыкали. У Соледад был рюкзак с вышитыми котенками, и котенки тоже словно замурлыкали. Я пропал абсолютно, напрочь пропал, как будто луч фонаря отразился и ослепил меня, сжег сетчатку к чертовой матери, спалил все нейроны в голове.
Впрочем, я всегда был влюбчивым, и всяческие котенки мурлыкали раз в квартал. А тогда я был еще и пьяным. Какой трезвый взрослый человек пойдет на концерт «Песчаных червей»?
Я подошел к Соледад (тогда я еще не знал, что она Соледад) и спросил:
— Есть билетик?
— Пошел в задницу, — ответила Соледад и искристо улыбнулась.
— Манеры у тебя не очень, но я готов их исправить, — сказал я.
— Исправь себе что-нибудь пониже пояса.
— Можно я тебя за ушко укушу?
— Конец очереди вон там, — сказала Соледад.
Я хотел что-то остроумное пошутить про конец, но ничего не смог придумать. Меня спас привратник, который внезапно открыл дверь в бар. Толпа осатаневших мелких уродцев ломанулась на вход.
Мостовая у входа в «Цайтгайст» была не очень — разбитая и покрытая коркой льда со снегом. Соледад толкнули, она почти упала и выронила свой котенковский рюкзак. Меня тоже толкнули, но в падении я вывернулся и смог ее рюкзак поймать. Она упала на меня сверху, и я одним рывком перевернулся так, чтобы ее не затоптали.
В итоге нас свела ледяная мостовая. Иронично для этого города.
Толпа прогромыхала мимо нас и еще пары несчастных, кто не смог устоять на ногах. Соледад смотрела на меня, как на сумасшедшего. Она лежала между мной и грязной стеной. Глаза сверкали, ненависть в них мешалась с недоумением.
— Дурак, да? — спросила Соледад, вставая и бережно отряхивая рюкзак с котенками.
— Не знаю. Нет. Да. Просто захотелось о тебе позаботиться, — сказал я.
— Ладно, пойдем на концерт. Но это ничего не значит, — сказала Соледад.
— Тебя как хоть зовут?
— Крузита.
— А меня Хе… — сказал я и снова поскользнулся, упал, ударился головой и бордюр и потерял сознание.
На концерт мы так и не попали.
Когда я очнулся в маленькой меблированной комнате, голова почти не болела. Окна были открыты, и я ощутил запах отстойных речных коллекторов. Кажется, я находился где-то в Сакрифаксе, в одном из самых неблагополучных районов города. Только здесь запах речных вод ощущается так сильно.
На голове была повязка, пропитанная мазью с запахом васильков. Повязка совсем свежая, голова не успела взопреть. Кто-то бережно поменял мне бинты. Я понял, что это Крузита (тогда я еще не знал, что она Соледад).
Соледад (сейчас-то я уже знаю, что она Соледад) сидела за письменным столом и перебирала какие-то бумаги.
— Хе? — спросила она.
— Хе, — сказал я.
— Просто Хе? Я тут набросала несколько вариантов, пока ты валялся, — сказала Соледад.