— Через пару веков и наш будут считать диким.
— Эхе-хе, может статься. Я на обратном пути еще заеду. Виски жалко, хороший продукт зря перевели. Ну, бывай.
Полисмен хлопает по заднице Кейт, которая издает отлаженный взвизг, и выходит на улицу.
Оживает коммуникатор, на видео — коллега из заведения попроще, с живым персоналом.
— Дерк, старина, я сразу к делу, ладно? Займешь на неделю штуку, а?
Я медлю с ответом. Деньги могут понадобиться самому. С возвратом иногда возникают проблемы. Некоторые считают, что занимать вообще не нужно, никому и никогда.
— По-дружески, а, под пять процентов в день?
— Ну хорошо, — наконец соглашаюсь я, — смотри, не просрачивай.
Подношу карту к считывателю, пиликает трансфер.
— Спасибо! Слушай, вот бы мне к вам устроиться? Здесь мороки полно, за маникюром-педикюром девиц следи, за бритостью следи, из увала не отзвонилась — ищи ее, а твоих на ночь включил в розетку и всё, ха-ха…
Меня трогают за плечо. Линда.
— Двадцать шестой, — просто говорит она.
Секунду я всматриваюсь в экран, потом изрыгаю ругательство и бегу по коридору, на ходу выпрастывая из рукава гравидубинку. Лестница на второй этаж. Раз, два, три, четыре, пять, шесть. Жетон администратора — к замку, дверь — пинком.
Рената обнажена и привязана звездой к кровати вниз лицом. Сверху на ней сидит Рыбий Глаз и душит, оттягивая за волосы, слышен низкий булькающий хрип. Душит, судя по всему, уже довольно давно.
Хватаю его за шею и отбрасываю к стене. Подскакиваю и сдавливаю левой за горло. Рыбьи глаза выпучиваются. Что, не сладко?
— От-пусти… — хрипит он.
Мои пальцы разжимаются. Гость начинает кашлять, я размахиваюсь гравидубинкой и бью в стену рядом с его головой. Образуется основательная дыра, брызжет в стороны пластокартон.
— Что вы себе по-зволяете, — приходит в себя извращенец, — это же просто железка… ну, перегнул немного палку, я компенсирую ремонт…
Я замахиваюсь гравидубинкой снова, и гость закрывает голову руками.
— Не. В мою. Смену, — чеканю я.
Мне очень хочется опустить дубинку на его череп. Очень. Но я не могу.
— Вот его данные, Роб. Надо сделать, чтобы он больше не приходил.
Роберт качает головой.
— Трудно. Он ничего не нарушил. Ни один человек не пострадал. А легкий ущерб имуществу — это административка…
— Придумай что-нибудь.
— Трудно…
— Офицер Роберт Тодд, за этот год ты выпил тридцать один литр виски, пятьдесят четыре раза воспользовался услугами заведения. Ваша контора нам должна. Мне вынести вопрос наверх?
— Вау, полегче, не кипятись. Видать, достал он тебя. Ладно, посмотрим, что можно сделать. Плесни-ка.
В рекреационном блоке прохладно. Бледная Рената сидит, привалившись к стене. На шее синие отпечатки. Когда я вхожу, она делает попытку встать и падает обратно, закашлявшись.
— Дерк, я сейчас… еще пять минут отдышусь и пойду дорабатывать.
— Отбой. На сегодня ты освобождена. Сейчас я отвезу тебя домой.
— Но смена…
— Смену закроем с оплатой. Я сказал. Одевайся, поехали.
Аэромобиль скользит в потоке по магистралям Пентахида, послушный автопилоту. Рената молчит, глядя в окно на проплывающие мимо древние стоэтажки. Молчу и я, держа ее за руку. На руке одно серебряное детское кольцо, обручального нет.
Настоящие биороботы дороги, как плазменные танки, поэтому у нас их всего три, для инспекций и особых случаев. Работают девушки, которых научили имитировать легкую угловатость движений андроидов и некоторые другие особенности. Отличить на непритязательный взгляд очень трудно. А платят у нас куда больше, чем где-либо еще.
Всё ради проклятых денег.
— Мне осталось четыре года, я рассчитаюсь за жилой бокс, — вдруг говорит она, когда мобиль начинает снижаться, — и тогда всё. Пойду по специальности, учителем. Всегда мечтала учить детей. Но зарплаты у них, сам знаешь.
Я соглашаюсь, что это хороший план. И добавляю:
— Наверное, если правильно учить, из них не будет вырастать такое…
У подъезда Рената говорит:
— Спасибо. Я не девочка, с кинсеаньеры работаю. Но сегодня это было что-то с чем-то. Ты очень вовремя подоспел. Как подумаю, что он еще придет… а ведь он обязательно придет…
— Нет, — обещаю я, — больше не придет. К нам — нет.
Она улыбается немного грустно. Потом спрашивает: