— Именно поэтому он стал не историком, а политиком, — улыбнулся Хебранг. — Пока был жив Тито и Туджман отсиживался в политической эмиграции в США, никто про него здесь и не вспоминал. Но диссидентское движение набирало обороты во всех странах ОВД, и потому генерал упорно не сдавал своих позиций. В конце 1980-х, когда Хорватии вновь потребовался сильный лидер, он вернулся домой.
— Только чем он принципиально отличается от Милошевича? Как по мне, так они оба — всего лишь стервятники, набросившиеся на Боснию и готовые отправить под нож всю Югославию в своих меркантильных политических интересах…
— Милошевич — да, и я уже говорил, почему. А Туджман — нет. Он был идеалист. Он свято верил в то, что писал, даже при всей абсурдности содержания своих книг. Верил в каждое своё слово, в идею, которой, как сам считал, служил. Поэтому ставить их на одну доску нельзя. Как всякий военный, он был заражён некоей идеей, которую вбил себе в голову и носился с ней как с писаной торбой. Но идея была для него всем. Он никогда не давал приказов строить концлагеря или устраивать карательные операции. Он верил в то, что правда доказывается в открытом бою. Так что винить его во всём, что происходило в те годы в Хорватии, нельзя…
Мы ещё долго говорили с ним в тот вечер. Мне казалось, что я словно бы посидела за одним столом с первым президентом Хорватии, но всё было без толку — сформировать его образ у меня не получалось. Наверное, дело было в том, что всякий раз, когда во мне просыпалась необузданная эмпатичность, распространялась она только по гендерному признаку — только на женщин. Я могла сопереживать несчастной собаке или старухе, школьнице или студентке, нищенке из метро или княгине Монако, но никогда не пробовала делать это с мужчинами…
Однако, несмотря на это, расставаться с Хебрангом я не спешила. Мне было интересно с ним, он увлекал за собой. В моей достаточно насыщенной знакомствами жизни столь интересного собеседника ещё не встречалось. Он стал на некоторое время моим покровителем, наставником, опекуном по жизни. У нас с ним не было секса, но мы часто проводили вместе — за интересными беседами — даже ночи. Так было, пока он не предложил мне прокатиться с ним в турне по Европе. Я согласилась. Взяла в университете академический отпуск и, не зная броду, сунулась в, возможно, самую глубокую реку в своей жизни — о чём не жалела ни тогда, ни сейчас.
Мы вместе побывали в Швейцарии, Италии, Португалии, и вдруг он почему-то решил на пару дней заехать в Турцию — перед самым концом отпуска. Я не стала возражать, подумав, что турецкое солнце и пляжи пойдут на пользу моей изголодавшейся по ультрафиолету коже. Первый день мы провели с ним вместе, разошедшись ночью по номерам. Засыпая, я думала, что пожалуй, это — ярчайшее знакомство за всю мою жизнь, которое, возможно, будет иметь совершенно непредсказуемое (или, наоборот, предсказуемое) продолжение… Однако утром моим планам суждено было рухнуть…
— А где господин Хебранг из номера 404?
— Он выписался сегодня утром, — отвечал мне улыбчивый администратор, коего я раньше почему-то не видела.
— Как? Мы должны были уехать вместе…
— Ничем не могу помочь, мисс. Он выписался.
Номер его был отключён. Это совсем не походило на его поведение. Я опрометью бросилась в полицейский участок, в дверях которого меня остановил знакомый голос.
— Мюнхэ?
Я обернулась. Передо мной стоял шикарный чёрный мерседес, из которого показался Чолич.
— Драган? Как хорошо, что вы здесь. Лукас пропал, и мне нужна ваша помощь. Как давно вы выходили с ним на связь?
Чолич приложил палец к губам и поманил меня к себе:
— Вы слишком громко говорите для этих мест. Могут подумать, что случилось Бог весть что.
— По-моему, это и случилось…
Через пару минут мы с ним сидели за чашкой кофе в ближайшем кафе «Дель Мар».
— Я хочу кое в чём признаться, — говорил обычно молчаливый Драган.
— Вы меня пугаете. Где Лукас?
— Это вы меня пугаете. Вы знаете человека без году неделя, и уже относитесь к нему едва ли не как к любовнику.
— Что за нотации? Кто мы друг другу?
— Это неважно. Важно, кем был Лукас вашему отцу?
— И кем же?
— Палачом. Да будет вам известно, что лагеря смерти в Хорватии находились в его компетенции. Он был прав — Туджман их не строил. Их строил Хебранг — человек, для которого по зову крови все этнические сербы — это враги.
— И что теперь?
— Вас разве не мучает несправедливость? Он погубил вашего отца — пускай не сам, но с его согласия и по его приказу там убивали сербов. Меня, как солдата Сербской армии, это не может оставить равнодушным…