Внутренняя политика «Демократической газеты» была еще яснее. Этот отдел вел редактор Гинек, замкнутый человек, от которого всегда сильно пахло духами, как от проститутки. Он ходил в парламент и оттуда по телефону сообщал новости. Он бывал и у социал-демократов, и у национальных социалистов, и у аграриев, и у национальных демократов, живностенцев, лидовцев, людаков и бог знает у кого еще. Разговаривал он главным образом с министрами и председателями партий, причем самым милейшим образом. Записывал их взгляды на кусочках бумаги тонкой золотой ручкой. Что из этих интимных разговоров должно было попасть в газету, решал пан шеф-редактор. В основном вещи положительные, конструктивные, оптимистические. Что не попадало в газету, то сообщалось приятелю Олдржиху Кахе, милой пташке, порхавшей по залам Града.
Хуже было редакторам, занимавшимся текущей местной информацией. Ежедневно около девяти утра пан шеф-редактор выгонял их из-за столов на улицу, а в три часа дня уже нетерпеливо ожидал. Они должны были приносить известия из магистрата, сообщения из министерств общественных работ, социального обеспечения, здравоохранения и образования, новости о демократических преобразованиях в стране и обеспечивать опубликование статей господ министерских советников, начальников отделов и референтов о строительстве столицы, об археологических раскопках и о новых открытиях в старых архивах и так далее. С этими редакторами пан Лаубе поступал строже всего, потому что хорошо разбирался в их делах. На послеобеденном совещании он сразу отвергал их статьи уже по одним заголовкам:
— Выбросьте это! Перестаньте писать о кризисе в таксомоторной службе! Ездите на трамвае, если такси вам не симпатичны! Пропадите вы пропадом с этой тематикой! Пишите об этом в «Вестник для продавщиц».
Так, раньше чем были написаны, погибали местные сообщения. У молодых людей и пожилых редакторов в отделе местной информации жизнь, таким образом, была полна опасности, тревог и несправедливости.
Когда 1 июля около девяти часов утра Ян вошел к шеф-редактору, пан Арношт Лаубе бросил ему, не вставая из-за стола:
— Что вам угодно, пан Мартину? — При этом он отвернулся к открытому окну.
— Сегодня я заступаю на службу, пан шеф-редактор!
— Ну и заступайте. Что вы мне мешаете!
Ян подумал, что Лаубе шутит. Но Лаубе в редакции никогда не шутил со своими подчиненными. А Ян с сегодняшнего дня был его подчиненным.
В доме напротив служанка маленького роста выбивала на балконе половик. Лаубе встал, приветливо помахал ей рукой. Служанка улыбнулась. Лаубе возвратился в свое кресло.
Ян молчал. Лаубе бросил на него взгляд:
— У меня нет для вас стола!
— Мне уйти?
— Уйти? Куда уйти? — выкрикнул пан шеф-редактор. — Может быть, вы хотите устроить редакцию у себя дома? Вы об этом думаете, пан Мартину? Гейна сейчас в отпуске. Целый год ничего не делает, а потом едет себе в отпуск! Идите и садитесь за его стол.
— Я приготовил комментарий к процессу над Горжецем.
— Что? Какой комментарий? — взревел пан шеф-редактор.
— В «Демократической газете» было только короткое сообщение. Я привожу новые аргументы.
— Аргументы? Вы думаете, что моя газета существует только для того, чтобы печатать ваши аргументы? Вы хотите во что бы то ни стало попасть в тюрьму? Я для этого вас сюда взял? Он, видите ли, будет два дня писать аргументы, а потом месяц сидеть в Панкраце! Нет, увольте, это мне слишком дорого обойдется… Будете сидеть в редакции, понятно?
Ян пошел садиться за стол редактора Гейны.
Он просидел там час, а может быть, два. Затем взял лист бумаги и написал четверостишие. В нем почти не было логики.
Земля родины, суровая земля!
Дай хлеба! Дай крышу! Дай нам жить!
Приди, сядь и наклонись ко мне.
Там, где есть ты, там всегда покой.