— У меня нет с собой ни одежды, ни белья, ни книг…
— Книги вам уже пора бы кончить читать, а одежду купите себе в Париже. Посылаю вам договор и инструкции. Передавайте привет доценту Градской. Она тоже будет в Париже.
— Она сейчас здесь, в Женеве.
— Я все знаю, Мартину. Так вы едете в Париж?
— Ну, если это надо…
— Надо.
— Какая-нибудь новая афера?
— Лучше молчите. До свидания, чешский брат! ЧТК[20] в Женеве обеспечит вам визу.
Ян продиктовал статью и вышел в зал к Маше.
— Меня послали в Париж, — сказал он и нахмурился.
— Ты боишься?
— Кого?
— Меня…
— Нет.
Они шли по мосту.
— Через минуту ты увидишь одно из чудес света, — сказала Маша.
— Зал Реформации, где шестого июля пятнадцатого года Масарик читал лекцию о Гусе?
— Нет… увидишь цеппелин.
Они сели на скамейку в Английском парке. На набережной собралось много людей.
— Прилетит цеппелин, — долетали до них слова.
Над озером, высоко под белыми облаками, показалась блестящая точка. От нее исходил приглушенный звук. Точка приближалась и в скором времени превратилась в серебристую рыбу с плавниками и добела раскаленными жабрами. Но это были, конечно, не жабры, а вращающиеся пропеллеры. Чудовищное тело летающей рыбы спускалось к озерной глади. Оно с грохотом неслось над портом и городом. Дети приветствовали грохочущее привидение криками и взмахами пестрых платков.
— Прилетел из Фридрихсхафена, — переговаривались мужчины. — Отвезет Куртиуса на выборы… И Брейтшейда тоже.
— Это что же, за ними должны были прилететь на цеппелине?
— Да, это их гордость.
Гул утихал. Дирижабль опускался на аэродром. Там его встречали немцы песней «Германия превыше всего».
…Через три дня по всему миру разнеслась весть, что национал-социалисты в результате шовинистической и демагогической кампании получили на выборах столько голосов, сколько до этого не получала в Германии ни одна партия. Сообщение это было преувеличенным, и тем не менее с правдой оно не слишком расходилось.
Ян с Машей в это время были уже в Базеле, где Мартину должен был получить французскую визу.
Жили они в древней гостинице, помещением для ресторана в которой служил рыцарский зал.
В ожидании визы заглядывали в картинную галерею, смотрели работы Гольбейна, в основном его «Мертвого Христа», о котором писал Достоевский. Там также были картины Бёклина и Годлера. Побывали они и в кафедральном соборе, месте заседания базельского церковного совета, где в свое время Прокоп Голый искал перемирия g прелатами и кардиналами, «стоящими над папой». На одной из лавок у алтаря сидел тогда молодой дворянин Энеа Сильвио, будущий папа, который снова возвысился над прелатами и кардиналами и который был очень заинтересован поближе познакомиться с чешской ересью. Ян с Машей побывали и в университете, где преподавал Ницше, прогулялись по Рейнскому мосту, с которого когда-то бросали в воду колдуний.
— Этот город, — говорила Маша, — расположенный на границе трех государств, всегда был удобной резиденцией для разведчиков. В 1914 году меня едва не схватили здесь немецкие контрразведчики. Я выскользнула из их сетей каким-то чудом.
Обедали они на Рейнской улице, а вечером сидели в зоопарке, наблюдая за ужами в аквариуме, пожиравшими зеленых лягушат и древесных лягушек.
— Все это, — говорила Маша, — вполне соответствует друг другу: базельский церковный совет, Ницше, Гольбейн, Бёклин, колдуньи, сбрасываемые в Рейн, и ужи, глотающие древесных лягушек. Если хочешь изучать жизнь на грани смерти, приезжай в Базель! Это относится и к выборам в Германии. Приближается наш конец.
Маша смеялась. Широкополая шляпа затеняла ее лицо. Но в лучах заходящего солнца Ян в узком вырезе Машиной кофточки обнаружил мелкие морщинки, которых до сих пор не замечал.
Возвращались в город они по аллее бёклинских берез.
Их окружал запах гниения.
34
У старой Мартину все валилось из рук. Ей оставалось только плакать и тихо причитать.
Какой толк из того, что ей удалось упросить сына не возвращаться в Россию. Не сбылась ее мечта о доме, где она счастливо и спокойно будет жить среди внуков. Ее семья распалась. Вместо радости в нее вошел позор. Правда, никто ей не сказал об этом в глаза, но она чувствовала, что отношение к ним стало хуже, чем раньше.
Отъезд снохи и внука за границу был ударом жестоким и непонятным. Таня потерялась где-то в этой стране, которая так долго держала Яна в своих сетях. Мать бы еще не сердилась так, если бы Таня уехала одна. Но она взяла с собой внука, как будто только она одна имела право на ребенка. Ян с этим смирился. Он молчал и этим самым действовал еще сильнее на мать и отца. Он, конечно, переживал и, наверное, поэтому отдавался полностью работе в редакции, чтобы как-то заглушить горе. Он уже не сидел по вечерам с матерью и отцом на кухне и не рассказывал им интересные истории, как бывало прежде. Домой приходил поздно, а им говорил, что возвращается с работы. Конечно же это была неправда. Он просто искал, как бы ему развеять тоску, бедняжка… Но пьяным не приходил никогда.