Может быть, она испытывала такое отчаяние, потому что любила жизнь, которая становилась все короче. Она хотела остановить ее, насладиться тихой минутой, но это было выше ее сил. Все куда-то с грохотом неслось. Этого было слишком много на одну человеческую жизнь.
35
Выходи на ослепительно белую лестницу храма Сакре-Кёр и смотри на крыши города, самого очаровательного из всех городов. Небо над ним цвета глаз Аннабеллини, из труб, больших и маленьких, поднимается нежный дым, цветом своим напоминающий голубиное крыло.
Долго смотри! Потом прикрой глаза! Неожиданно по-варварски загудели колокола.
Пойди позавтракай в маленький ресторанчик за зеленым заборчиком под цветущими каштанами. Принесут тебе жареную рыбу, выловленную на побережье Нормандии, кусок свинины, привезенной из Бретани, артишок из огородов за городскими стенами и пахучий мягкий савойский сыр. К этому подадут белый хлеб и вино. Ты сыт и при этом легок, как перышко.
Маша в это время сидит у парикмахера и делает себе парижскую прическу. Выходит она из парикмахерской совсем другой, чем была утром. Вообще, женщины весьма изменчивы. Но нигде в мире они так быстро не меняются, как в Париже.
Вы выходите на улицы. Брусчатка горячая. Эти улицы широкие и симметричные, как строфа Виктора Гюго. И в то же время они запутанны, как стих Аполлинера. И все они пахнут бензином, вином и бананами.
С рекламных щитов на вас смотрит Жозефина Бейкер, танцующая с поясом, сделанным из желтых бананов. Бананы теперь в большой моде. Они оттеснили на задний план черешню и ароматные садовые ягоды, которые Парижу посылает Орлеан.
Вы идете на набережную Сены. По дороге листаете заплесневевшие книжки букинистов. Вот в руки вам попадают мемуары госпожи Роланд, а Маша рассматривает гравюры в стиле рококо: пастух целует выпуклые груди пастушки. Ее белый парик разлохматился. Рука пастуха с кружевной манжетой тянется к обнаженному колену.
Потом вы смотрите на реку. По ней плывут половинки апельсинов, кочаны капусты и дикие утки, гнездящиеся под кронами грабов и дубов в тени кафедрального собора Нотр-Дам.
Сена темно-зеленая и неподвижная. Только за двумя дикими утками вода покрылась рябью в виде двойного веера.
Под мостом вы наталкиваетесь на спящих. С каменных сводов, позеленевших от сырости и времени, капают известковые капли. Но там не идет дождь. Это убежище бедняков. В звездные ночи они спят в лодках. Этот мост был назван по имени лицемерного Луи-Филиппа, в то время как остров назван по имени Людовика Святого. В начале семнадцатого столетия этот остров не был еще заселен и здесь устраивались дуэли. И только в 1630 году, когда чехов вконец разоряла тридцатилетняя война, парижская знать начала возводить здесь дворцы.
Они сели в видавшее виды такси, одно из тех, которые спасли Париж в дни большой войны, доставив солдат Гелена на поле битвы. Машина с трудом пробивалась через перекрестки бульваров. Ян и Маша сидели, прижавшись друг к другу, как влюбленные из романов Бальзака, мечты которых часто сбывались в каретах. Сквозь грязные стекла они смотрели на пелерины полицейских со свистками, на худые лица портных, несущих свои изделия, на бедра женщин в узких соблазнительных юбках, на запыленные шляпы старцев. Из репродуктора над входом в магазин игрушек мягко лился шепчущий тенорок, напевавший «Мон Пари». Гудели грузовые автомобили, стонали тормоза омнибусов, ревели клаксоны. Вот полицейский свистнул, и все остановилось. Через минуту он поднял руку, и все снова двинулось. Огни, звуки, грохот и улыбки. Блеснули и тут же погасли в тени голубого зонтика от солнца два ряда белых зубов.
Они вышли из машины на тихой круглой площади. У фонтана собрались дети, пускавшие по воде маленькие парусные кораблики. Кораблики кружили по фонтану и опять возвращались в детские руки. Фонтан шумел веселым гомоном, а несколько в стороне от детей противная сифилитическая физиономия шептала: «Не хотите ли?..» Волосатая рука предлагала порнографические фотографии. Солдат, у которого еще не побелела кожа на щеках после жаркого солнца Индокитая, взял их целую пачку и тут же с жадностью стал рассматривать.
По асфальту шуршали шины роскошных автомобилей. Пахло бензином, пудрой и шипром. Из кабины одного из таких автомобилей, словно увядший цветок, свешивалась рука в белоснежной перчатке. Может быть, это рука госпожи де Ноай. Или мадам де Жувнель. Может быть, руку, которая сейчас безжизненно свисает из окна машины, целовали сильные мира сего.
Небо пахло сиренью. По нему в сторону моря плыли розовые облака. Приближался вечер. Загорались миллионы электрических лампочек. Эйфелева башня, прекрасная и чудовищная, как допотопный зверь, посылала световые сигналы: «Ситроен, Ситроен, Ситроен…»