56
Ночь светилась звездами, но в липовой аллее, которую Тане пришлось пересекать, было темно. Впрочем, Таня привыкла к подобным ночным путешествиям в одиночку. К тому же у нее в сумочке имелось оружие.
Она возвращалась с одного из бесчисленных собраний, где не один месяц внушала надежду и веру тем бедным людям — рабочим и безземельным крестьянам, безработным и голодным, чехам и немцам, — которые уже многие годы неустанно боролись здесь, на периферии, за кусок хлеба.
Они слушали Таню с доверием, потому что она родилась в Советском Союзе и приехала оттуда совсем недавно, а также потому, что к ним, на фабрики, в мастерские, где шились перчатки для английских лордов, в трактирчики с занавешенными окошками, ее прислала, думали они, Москва и, конечно, Прага. Под словом «Прага» эти люди подразумевали партию, растущую с каждым днем, по мере приближения рокового часа, срывающую в своей преследуемой печати маски с фабрикантов, помещиков, банкиров, которые втайне договаривались с врагами народа за рубежом — с Гитлером, со стальными магнатами во Франции, с лондонским Сити и со всякими Чемберленами, галифаксами, гендерсонами и бонне, видевшими в лице Гитлера сторожевого пса своих наследственных притязаний на роскошную и беззаботную жизнь.
Ночная встреча, после которой Таня возвращалась в свою комнату у старушки Мюллер, вдовы карловарского стекольщика, длилась долго, так как всем было интересно узнать мнение Тани о «миссии Ренсимена». Как сообщалось в печати и по радио, лорд Ренсимен прибыл в Чехословакию в качестве консультанта и посредника.
— Кто такой Ренсимен? — задавали люди вопрос.
— Они хотят нас продать! — говорили в чешских городах и деревнях, говорили и немецкие рабочие, и крестьяне в районах Яблонец, Либерец, Фалькнов, Плана, Карлице и Зноймо.
Подобным же образом говорили шахтеры районов Кладно, Мост, Острава. Так говорили лесорубы, которым приказали убрать завалы на границах. Так роптали солдаты, таможенники и четники, которым пришлось еще глубже зарыться в окопах на окраинах лесов, чтобы не было заметно, что у них есть винтовки и пулеметы и что они охраняют дороги, ведущие из Германии и Австрии внутрь Чехии, а также равнины за Тешином и Дунай в Словакии, тем более что в последние недели польские паны и венгерские земельные магнаты стали проявлять подозрительную активность.
Разве не было бы разумнее выбросить все планы в печку и двинуть по этой генлейновской банде древним чешским способом?
— Что там еще болтают генлейновцы о торжественном вступлении Адольфа Гитлера в нашу страну? Не пустим его — и дело с концом! Выбросим генлейновских заправил. Только бы наши господа не предали! Но нашим господам мы предавать не позволим!
Таня рассказывала обо всем, что ей было известно. О том, что Англия не могла бы послать посредника и консультанта, если бы пражское правительство не захотело его принять. Что французы и англичане наверняка предложили такое посредничество, чтобы не втянуть себя в войну с Гитлером, если бы он напал на Чехословакию, на основе заключенных договоров. Она говорила о том, что правительству не следовало соглашаться на все новые и новые уступки и наконец позволить, чтобы иностранцы решали, до какой черты идти, ведь в результате этого внутренняя проблема приобрела международный характер. Этого хотел Гитлер, и пражское правительство позволило ему добиться своего!
— А как Россия? Почему мы не обращаемся к России?
— Этого не хотят наши паны! Россия — это мы! А нас они боятся больше Гитлера, — роптали бедные люди в пограничных районах.
— В газетах пишут, что этот лорд чаще встречается с генлейновцами, чем с нашим правительством…
— А как же иначе-то? Графы приглашают его в свои замки, и Генлейн им там объясняет, что немцам больше нельзя жить в одной стране с чехами. Лорду ближе Гогенлоэ на Червеном Градке, Клари-Олдринген в Теплице и Леденбург в Воларах, чем вы, товарищи. Это понятно.
— Что же делать?
— Держаться и следить за пораженцами! Готвальд призывает рабочих сплотиться воедино. Вы знаете его слова о том, что было бы безумием допускать распри в собственных рядах, когда угрожает враг. Мы не позволим поссорить нас со словаками! Мы хотим реформ в чешских и моравских пограничных районах, а также в Словакии. Но мы не допустим своего порабощения ни внутренним, ни иностранным фашизмом. Так говорил Готвальд в Праге и в Братиславе. Господа утверждают, будто мы станем самоубийцами, если дадим Гитлеру отпор. Но Готвальд говорит, что самоубийством являются головоломные трюки и уступки. И хотя нам живется несладко на свете, погибать мы не хотим!