Кадоган подмигнул Галифаксу, но министр иностранных дел смотрел прямо перед собой. Длинное, бледное, одновременно благостное и лукавое лицо было неподвижно. В Форин-офис за министром закрепилось прозвище Святой Лис.
– Я не оставлю надежды на мирное урегулирование ситуации и не прекращу своих попыток, пока есть хоть один шанс сохранить мир. Я не поколеблюсь нанести в Германию третий визит, если сочту, что это может принести хоть какую-то пользу…
Теперь кивал Уилсон.
– Между тем есть вещи, которые мы можем и должны предпринять у себя в стране. По-прежнему требуются добровольцы для борьбы с воздушными налетами, для пожарных бригад и полицейской службы, а также для территориальных воинских формирований. Не пугайтесь, если мужчин будут призывать для комплектования сил ПВО или кораблей. Это всего лишь предупредительные меры, которые правительство обязано осуществлять в подобные времена…
Легат ждал строки, объявляющей мобилизацию флота. И не дождался. Премьер-министр вычеркнул ее. Вместо этого он вставил целый абзац.
– Каково бы ни было наше сочувствие малому народу, вступившему в конфликт с большим и могущественным соседом, мы, учитывая все обстоятельства, не вправе вовлекать всю Британскую империю в войну исключительно ради его интересов. Если мы будем сражаться, то повод должен быть более весомым, нежели этот…
Будь я убежден, что некая нация решила подчинить себе мир силой оружия, я чувствовал бы себя обязанным сопротивляться. В условиях такого господства жизнь людей, верящих в свободу, не имела бы смысла. Но война – ужасная вещь, и, прежде чем вступить в нее, мы должны быть полностью уверены, что на кону действительно важные ставки и что призыв защищать их любой ценой, взвесив все последствия, не останется без ответа.
В настоящий же момент я прошу вас соблюдать спокойствие в ожидании событий ближайших нескольких дней. Пока война не началась, всегда есть надежда, что ее удастся предотвратить, и вам известно мое стремление бороться за мир до последнего. Доброй ночи.
Зеленый огонек погас.
Чемберлен глубоко вздохнул и обмяк в кресле.
Уилсон вскочил первым. Он шел к премьер-министру и негромко аплодировал.
– Это было воистину замечательно, если позволите так выразиться. Ни единой запинки и никакой неуверенности.
Никогда прежде Легат не видел на лице премьер-министра такой широкой улыбки. В ней обнажился ровный ряд желтовато-серых зубов. В растаявшем от похвалы Чемберлене проступили почти мальчишеские черты.
– Это и вправду было хорошо?
– Тон был выбран превосходно! – заверил его Галифакс.
– Спасибо, Эдвард. Спасибо всем! – Эта всеобщая благодарность включала Легата – наряду с техниками Би-би-си. – Выступая по радио, я всегда использую один трюк – представляю себе, будто обращаюсь лишь к одному конкретному человеку, сидящему в своем кресле. По душам, как к другу. Сегодня вечером это далось труднее, разумеется, поскольку я понимал, что обращаюсь и еще к одной персоне, находящейся в тени этой комнаты. – Чемберлен отпил глоток воды. – К герру Гитлеру.
4
Государственный служащий в штате Министерства иностранных дел Германии, статс-секретарь Эрнст фон Вайцзеккер, затребовал немецкий перевод выступления премьер-министра через тридцать минут после передачи. Обязанность его выполнить он возложил на Пауля фон Хартманна.
Расположившись высоко, в радиоаппаратной комнате на чердаке здания на Вильгельмштрассе, под переплетением утыкавших крышу антенн, Пауль возглавил команду из трех женщин. Первой была стенографистка, записывающая слова Чемберлена по-английски (работа не из легких, поскольку сигнал Би-би-си достигал Берлина, уже утратив большую часть силы, и негромкий голос премьер-министра, тонувший в облаках помех, зачастую трудно было разобрать). Как только страница заполнялась символами, вторая секретарша отпечатывала ее на машинке, делая тройные интервалы между строками. Хартманн вписывал в промежутки перевод и отдавал листы третьей сотруднице, печатавшей окончательную, немецкую версию.
«Wie schrecklich, fantastisch, unglaublich ist es…»
Его перо стремительно бегало по дешевой бумаге, бурые чернила слегка расплывались на грубых волокнах.