- Ну, на этот раз ладно, только впредь воздержись от пинков и от мордобоя, если ты как следует обдумал поучение, - заметил Старшина.
Маленький черноглазый смельчак сказал:
- Истинный бог, это правда: лучше синицу в руки, чем журавля в небе. Потому я и вышиб из головы Гертруду - уж очень она спесива - и сговорился на св.Михаила с Гельмеровой девушкой, которую за меня охотно выдадут.
- А ты ее любишь? - спросил Старшина.
- Нет, - ответил черномазый, - но сживется, слюбится.
Ленивый толстяк, которого Старшина направил к муравьям посмотреть, как они живут, заявил, что он ничего не вынес из поучения, так как не повстречал ни одного муравья.
Напротив, первая служанка сказала:
- Ваша притча, хозяин, мне ни к чему; "если у тебя есть скот, то ходи за ним, а если он принесет прибыль, то оставь его себе". Я сегодня к вечеру как следует выдоила коров и поухаживала за ними, и прибыль бы они мне тоже принесли, да оставить их себе я не могу.
- Притча касается собственного хозяйства, и когда оно у тебя будет, то и притча подойдет, - ответил Старшина.
- Но у вас, хозяин, собственное хозяйство, и скот вам приносит прибыль, а ходить вы за ним не ходите.
- Эта притча для женщин, а не для мужчин, - ответил довольно резко Старшина. - А теперь прекрати вопросы и запри молочный чулан.
Служанка, которая днем покраснела от изречения "нет ничего тайного, что не стало бы явным", сидела все время в стороне, теребила фартук и сосредоточенно смотрела в землю.
Когда остальные работники и служанки удалились, она тихо подошла к хозяину, дернула его украдкой за полу и вышла с ним вместе за дверь. Спустя некоторое время хозяин вернулся один и сказал дочери:
- Так оно и есть: Гита мне только что призналась, что она согрешила с Матвеем. Поговори теперь с ней сама и скажи ей, что если она вообще будет вести себя хорошо, то я позабочусь о том, чтобы парень поступил с ней по чести.
- Я так и думала, - ответила дочь, нисколько не смутившись от сообщенной новости и от данного ей поручения.
Когда она удалилась, охотник выразил удивление по поводу той власти, которую проявил хозяин в данном случае.
- Это очень просто, - возразил Старшина. - Всякий знает, что он лишится места, если я на него осержусь, а он не признается и не повинится. Если же он это сделает, то я его прощу и позабочусь о нем. Так как мои обстоятельства позволяют мне платить на талер больше, чем соседи, то никто не хочет уходить из Обергофа. Чуть я что почую, я в это и мечу каким-нибудь поучением, и обычно все являются с повинной, так как грешник знает, что в противном случае он распрощается с местом.
Они пожелали друг другу спокойной ночи, и охотник отправился в свою комнату. Он разделся, откинул одеяло и заметил по маленьким складкам на, впрочем, ослепительно белых простынях, что владельцы не нашли нужным сменить белье после последнего гостя, ночевавшего в этой комнате. Его охватило удивительное ощущение. Он уже совсем забыл про девушку, которая спала здесь до него; теперь же он снова вспомнил про ночной чепчик, снял его со стула, измерил на загибах банта овал лица, прижал чепчик к щеке, чтобы ее охладить, и внезапно разразился слезами. Ибо в этой молодой, полной сил натуре были еще хаотически перемешаны серьезность и безрассудство и все противоречия, которые жизнь впоследствии сглаживает до полного бесстрастья.
Когда он вытянулся под одеялом, беспокойство его еще возросло, так как он внезапно вспомнил, что, прощаясь со старым Иохемом, не сказал ему, где он будет жить во время его поисков.
ШЕСТАЯ ГЛАВА
Охотник пишет в Шварцвальд своему другу Эрнсту
"Ментор, милый Ментор (которому, к сожалению, не хватает понятливого юноши Телемаха), что ты скажешь, когда увидишь мой почерк и штемпель на письме? Ты среди своих елей и часовщиков, вероятно, мнишь меня после всякого рода путешествий и скитаний мирно и тихо сидящим на горе в замке моих в бозе почивших предков, но, прочтя нижеследующее, воскликнешь: "Наше знание есть суета сует!" Ты думаешь и с удовольствием (о верный друг!) говоришь себе, переводя дела, номер за номером, из папки "К производству" в папку "Решенных дел": "Наконец-то он угомонился, занялся сельским хозяйством или какой-нибудь полезной постройкой, вроде бумажной фабрики, и тешит горячую кровь разве только на кабанах и оленях в своих дубравах". И во всем этом не будет ни чуточки правды, хотя я здесь, господи прости, хожу на охоту, служа у вестфальского мужика, и стреляю дичь в качестве браконьера у своего же брата помещика.
Прошу тебя, не теряй терпения, ибо, когда нужно облегчить душу удивительными признаньями, грешник имеет право несколько запинаться и медлить, а исповедник должен примириться с тем, что ему придется долго прикрывать лицо платком. А при исповеди на ухо я, несмотря на свой добрый тюбингенский протестантизм (*53), всегда воображаю тебя перед собою, когда натворил что-нибудь из ряда вон выходящее. Греха я не отрицаю, но раз он совершен, то я, как любой правоверный католик, испытываю в душе искреннее желание очищения, а мой моральный очиститель - это ты. Сотни раз ты отпускал мне мои прегрешения - ах, нет, этого ты не делал! Напротив, ты горько бранил и укорял меня. Но уже такова моя судьба, я не могу хранить это бремя в себе, я кладу его у порога храма Афины, т.е. у известного нам дома окружного начальника близ Донауэшингена, у самого "Ада" (*54), и после этого я чувствую новый прилив сил и новое мужество для добрых, а равно и для недобрых поступков. Итак: iterum confiteor, не надеясь на absolve.
Исповедуюсь... но в чем?
Отправившись четырнадцать дней тому назад из Швабии, я уже восемь из них нахожусь на так называемом Обергофе, недалеко от...
Я принужден был вчера прервать свое послание, так как, написав, где я нахожусь, я вдруг утерял связь с рассказом о том, как и почему я сюда попал. Я должен поэтому начать повествование с другого конца. Несмотря на хаотическое изложение, которое, быть может, не исправится и в дальнейшем, я чувствую, что мои мысли ясны, серьезны и сосредоточенны. Поэтому я тебе открою обстоятельства, о которых, по крайней мере, в такой определенной форме ты никогда от меня не слыхал.
Историки имеют обыкновение приводить в начале своих произведений общие рассуждения, долженствующие выразить внутренний смысл тех событий, которые они хотят изложить. Несколько таких наблюдений я предпошлю и своему историческому рассказу, чтобы он был тебе понятен.
Согласно остроумной и плодотворной гипотезе одного глубокомысленного естествоиспытателя, инстинкты зверей происходят из туманных представлений о вещах, на которые инстинкт направлен (*55). Перелетные птицы мечтают о далеких местностях, по которым они блуждают: сибирский вальдшнеп видит в смутных очертаниях немецкие болота, ласточка - берега Африки. Точно сон, витают перед пауком очертания и радиусы его сетки, перед пчелой шестиугольник улья. Это - гипотеза, но я назвал ее остроумной и плодотворной, потому что она переносит живую тварь, вернее, ее важнейшие функции из области механического в область, просветленную божественным началом.
Мы, бедные, сознательные люди, как будто лишены этой божественной уверенности восприятия и понимания. Но это только так кажется. Ведь гений и талант не что иное, как инстинкт. Назови мне художника или поэта, который не стал бы тем или другим, благодаря так называемому внутреннему призванию. Правда, нам, прочим смертным, не даны столь ясные знамения, но тем не менее почти каждому, а может быть, и каждому человеку от природы свойственны определенные направления, прочные вехи, которые наружно проявляются в настроениях, капризах, странностях, вкусах, но суть, вероятно, лишь проявления самого основного психического закона. Это не так называемые убеждения, принципы, привычки, навыки, которые могут быть приобретены или привиты, - нет! Я разумею нечто совсем иное, хотя и трудно поддающееся описанию.
Такие знамения внутри человека - это полусны инстинкта. Вспугнутые отравляющим дневным светом рассудка, развороченные шарящими пальцами самоанализа, они действуют не так победоносно, как непреодолимый внутренний приказ перелетных птиц и пчелы, - но счастлив тот, кто внимает тем снам и следует им!