Я решился в один миг. Твоей покойной матери я обещал, что буду заботиться о тебе при всех эксцессах, на которые толкает тебя твой безудержный темперамент, - и, как настоящий деловой человек, я сдержу свое слово. Летние каникулы стоят у дверей, моцион после вечного писания мне тоже необходим, раздражение при виде тебя еще усилит циркуляцию крови, словом, через неделю я запираю свое управление, спускаюсь по Рейну, сворачиваю к твоей тацитовской Германии, где ты проводишь столь блаженные дни среди бобов, свиней и мужиков, хватаю тебя, где б я тебя ни поймал, и посмотрим, уеду ли я один.
Пребываю, впрочем, твоим неизменным другом.
Эрнст".
Охотник окружному начальнику Эрнсту
"Посылаю тебе эти строки навстречу в Штутгарт, где они будут храниться для тебя у Вильгельма, ибо, как истинно верующий, ты, наверно, сначала совершишь молитву в нашей национальной Каабе, прежде чем пуститься в полную опасностей лживую чужбину.
Только сейчас мне стало легко. Ты отчитал меня, и теперь все в порядке. Ты бежишь за мной! Это приводит меня в восторг! Это доказывает, что безумство заразительно и что оно сильнее рассудительности. Когда ты приедешь, я последую за тобой, как покорная овечка, если только в промежутке не найдется этот Шримбс, или Пеппель, на что мало надежды. Как бы мне только раздобыть моего старого Иохема. Кто знает, где блуждает этот несчастный. Я справлялся о нем через разные правительственные листки, но все напрасно.
Я уже несколько дней пребываю в этом старинном городе у одного хорошего знакомого, с которым случайно встретился. Меня окружает семейный уют и приятное общество. И здесь тоже я нашел странных чудаков, которые тем не менее остаются хорошими, достойными, образованными людьми, так что можно одновременно и посмеиваться над ними, и относиться к ним самым серьезным образом. Какая бездна образования, учености и своеобразия рассеяна у нас повсюду. Если эта поездка не принесет в дальнейшем никакой пользы, то она уже тем будет для меня ценна, что укрепила во мне это убеждение.
Но гвоздем наших развлечений был позавчерашний вечер, когда заседало (не вздумай смеяться) местное ученое общество. Здесь создалась академия, в которой читаются самые разнообразные доклады. Согласно статуту, эти доклады ни в коем случае не подлежат опубликованию. Каждый, кто для поддержки своего мнения сошлется на листок или газету, платит штраф, и женщины исключены из собраний. В этом обществе я провел настоящий платоновский вечер, и хотя мы говорили и не так красноречиво, как греки, все же было проявлено столько остроумия и веселости и высказано столько мнений и наблюдений, что ты бы удивился. По утрам я записываю для тебя историю этого вечера под заглавием: "Пир". Дело приняло неожиданное направление, так как я по наивности выдал дамам место сборища, а те подстроили фантастический и юмористический финал.
Ах, дорогой мой, у меня сейчас так сладко на душе, мне кажется, что поэзия жизни мне так близка, как будто я смогу схватить ее руками за каждым кустом, высосать из каждой цветочной чашечки. Здесь, там - повсюду выглядывает эльфа и смотрит на меня влюбленными глазами. Разве всякая жизнь непременно должна давать, наподобие запутанных алгебраических уравнений, только приблизительную аналогию решения и разве нет скромных, ровных существований, которые из желания и осуществления выводят чистый итог? А каково твое мнение об этих витиеватых словах, которые непроизвольно выскочили из-под моего пера?
Я в такой же степени поэт, как ты шварцвальдский часовщик, но порой поэзия прорывается в каждом из нас, как весною слеза из виноградных лоз. Это бывает в чреватые судьбами моменты, в моменты, когда шевелятся наши созвездия и тем самым шевелят и движут наши крохотные "я". Я писал тебе про шпессартскую сказку, которую я набросал; но, странное дело: отдельные моменты этой фантазии - неожиданная встреча с другом и курьезное лесное приключение - фактически осуществились, правда, в несколько других формах, чем в моем поэтическом опыте, но все-таки настолько близко по внутреннему смыслу, что кажется, точно мои сказочные фигуры захотели подразнить меня действительностью.
При этом ты не должен воображать ничего особенного; просто бывают такие удивительные настроения, когда больше живешь своими мыслями, чем своею жизнью. Так, меня не покидает ощущение леса; оно течет сквозь душу, зеленое, прохладное, напоенное свежим запахом лета, и желтые искры прорезывают его тихое, утешительное мерцание.
Остаюсь, мой старый Эрнст, на жизнь и на смерть твой безумец.
Искренно жалею бедную Клелию. Как нехорошо, что я только сейчас вспомнил о ней. Что касается меня, то они могут болтать сколько им угодно".
ТРИНАДЦАТАЯ ГЛАВА
Охотник стреляет и попадает
Все время разные внешние впечатления, приносившие с собой что-нибудь новое, отвлекали молодого шваба от его мечтательного настроения. Так, через несколько дней после письма к приятелю он посетил коллекционера, с которым мы познакомились в Обергофе. Уже несколько раз при встрече с охотником лицо Шмица принимало кислое выражение, так как тот все не удосуживался осмотреть его сокровища, но наконец и оно оживилось, когда гость, задавая соответствующие вопросы, бродил с ним по его маленькой, тесной и темной квартире среди старинного оружия, икон, кучи пергаментов, урн и сосудов и внимательно прислушивался к рассуждениям о том, где Герман побил Вара. Охотник увидал много для себя нового и получил бы от осмотра еще больше пользы, если бы его провожатый дал ему время подробнее осмотреть отдельные вещи. Но не успевал он задержаться несколько секунд на каком-нибудь предмете, как нетерпеливый хозяин, громко разглагольствуя, тянул его к другому из боязни, что что-нибудь останется неосмотренным.
Он жил, как большинство собирателей, совершенно одиноко, всецело преданный своим раритетам. Большой черный кот, прочно к нему привязавшийся, составлял все его семейство. И на этот раз, следуя своему обыкновению, он серьезно ходил по комнатам за обоими обозревателями, точно и сам был любителем старины.
Старик сделался коллекционером, в сущности, из-за несчастной любви. В молодости он влюбился в одну красивую девушку, которая, став слишком рано сиротой, жила на попечении или, вернее, в небрежении у слабого нерачительного опекуна и была при своем легкомыслии слишком независима, чтобы образумиться. После того как она многократно огорчала своего верного поклонника капризами и двуличными поступками, она увенчала свое поведение явной изменой. Небо вдвойне покарало ее за это: оно заставило ее отдать сердце недостойному, а затем заболеть тяжкой болезнью, от которой она больше не встала. На смертном одре раскаяние обуяло ее неустойчивую душу; она послала за покинутым; последовало примирение, и она сделала его своим наследником. Это наследство, между прочим, состояло из множества золотых, серебряных, эмалированных, шелковых безделушек, которые эта бойкая особа скупила, выпросила, собрала, так как глаза ее, как у сороки, не могли видеть равнодушно ничего блестящего, а руки тянулись к тому, что нравилось глазам. Из этого наследник составил себе маленькую, очень аккуратную коллекцию. Но вскоре имевшиеся у него вещи перестали его удовлетворять; медали, фигурки, разрисованные портфели и бювары требовали общества, и он прибавил к ним монеты, металлические предметы, футляры для печатей, дивно исписанные пергаменты. Но такие вещи становятся все требовательнее, они как бы магнетически притягивают однородные предметы, и не успел он оглянуться, как его жизнь и окружение приняли свою теперешнюю форму. Так как его мания была сентиментального происхождения, то она и не придала ему того отпечатка, который обычно вещи накладывают на собирателей; напротив, он сохранил общительный и мягкий характер.