— Арестовали — значит, по делу, — невозмутимо ответил тот. — Порядок требуется. Давай, давай отсюда! — И он махнул на них рукой.
— Уйдем отсюда, отец, а то это чучело боится, как бы мы его не сглазили, — предложил Асланбек.
Они медленно побрели прочь от тюрьмы. Юноша старался сдерживать шаг, чтобы старику было легче поспевать за ним.
— Я тут разыскал своего старого друга. Воевал с ним еще в ту войну, в японскую, — сказал Гази, — так вот, он и посоветовал наведаться к тюрьме. Я и пришел сюда… А теперь не знаю, куда и деваться. Может, сходить к полицейскому приставу…
— Это зачем? — спросил Асланбек с явным недовольством.
— Как — зачем? Ведь сына-то моего он арестовал. Хочу объяснить ему, что сын не виноват ни в чем. Так что если уж ты знаешь Решида и тебе не очень трудно, проводи меня к этому приставу, — попросил старый горец.
— Пойти к приставу мы можем, только вряд ли от него можно ожидать добра, — сказал Асланбек. — А впрочем, пойдемте! Скорее!
И они направились в сторону Дундуковского проспекта.
— Что добра от них мало — это я знаю, — говорил Гази. — Но что делать? Ведь нельзя же сидеть сложа руки, пока нас не добьют… Надо искать правду, требовать.
«Надо искать правду, требовать… Не сидеть сложа руки, пока нас не добьют», — мысленно повторил Асланбек, с уважением взглянув на старика.
А тот думал свое:
«В ауле бродят тревожные слухи, царь-то, говорят, непрочен. Да вот сейчас и этот, видно, знающий джигит сказал — арестованные скоро вернутся. К чему все это? И откуда он знает Решида? И меня узнал?..»
— Ты чей же будешь, молодой человек? — осторожно спросил он. — Что-то я тебя не знаю.
— Я сын Джамалдина Шерипова. Вы еще не видели меня.
— Значит, ты сын Джамалдина?
— Да.
— Дай аллах тебе здоровья! Ведь твой дядя из шатоевских Шериповых, брат твоего отца, — мой большой приятель. Как Джамалдин сейчас, здоров ли?
— Ничего. Держится.
— Пусть аллах продлит его годы! Ну а тебя как зовут?
— Асланбек, — ответил юноша.
— Асланбек. Хорошее имя. Но скажи мне, Асланбек, ты что, дружишь с моим Решидом?
— Пока еще нет. Просто летом мы обычно гостим в Шатое, и мне часто говорили, что сын ваш учится здесь. Но я так его ни разу и не повидал. А несколько дней назад я добрался До Бороя, однако ни Решида, ни вас там не оказалось. Мне сказали, что вы поехали к сыну в город.
— Поехал, поехал, — грустно сказал горец, вглядываясь в лицо Асланбека.
— А вот и полицейское присутствие, — неожиданно сказал Асланбек, останавливаясь напротив красивого особняка. — Тут и проживает господин пристав.
Когда они пересекали улицу, мимо них с гулким цокотом кованых копыт прокатил богатый экипаж. Пассажир его горделиво развалился на мягких кожаных подушках, а рука его небрежно играла изящным кинжалом.
— Это Тапа Чермоев, — сказал Асланбек, тронув старика за рукав ветхого бешмета. — Денег у этого человека много, девать некуда.
— Да, — махнул рукою Гази, — что ему до нашей беды.
VI
У дверей полицейского присутствия Асланбека и Гази остановил часовой.
Возмущенный тем, что его не пропускают к приставу, старый горец начал кричать, взывая к аллаху. На его крик из дома вышел длинный, как жердь, кавалерийский офицер с черными, закрученными кверху усами.
— Заткни глотку, а не то пристрелю, как собаку! — наседал на Гази часовой.
Но тот не сдавался, потрясая у его носа своей палкой.
Увидев офицера, солдат вытянулся по стойке «смирно». Воспользовавшись минутным затишьем, Асланбек сдержанно обратился к офицеру:
— У этого крестьянина арестовали сына. Он приехал издалека и желает поговорить с приставом…
— Как зовут его сына? — спросил офицер, чуть приподнимая сдвинутые брови и оглядывая Асланбека.
— Решид.
— Фамилия?
— Газиев.
Офицер повернулся к Гази, сурово оглядел его и снова обратился к Асланбеку:
— Передай ему, — он показал пальцем на Гази, — что господин пристав знает, что делать и как поступать с государственными преступниками. Пусть он едет к себе домой и ведет себя тише воды, ниже травы.
Старик, стоявший в отдалении и надеявшийся услышать слова утешения, вдруг сорвался с места и заговорил на ломаном русском языке:
— Наша молчать не будет, господин офицер, тише не будет!
— Ну, все! Поняли? — отрезал офицер, бросив презрительный взгляд на медали, которые сверкали на груди горца.
— Так что же, теперь и пожаловаться, выходит, нельзя, — заметил Асланбек.