В камере у самого потолка было одно узенькое окошко с толстой тройной решеткой. Под этим окошечком стояла маленькая тумбочка, рядом — топчан, сколоченный из трех узких досок. Топчан скрипнул под Решидом так сильно, что он встал, боясь, как бы тот не сломался. Фитиль в лампе горел неровно, все слабее и слабее, как видно собираясь совсем потухнуть, отчего и без того бледное лицо арестанта становилось еще бледнее.
— А ну, ложись спать! — раздался за дверью голос надзирателя. Он заглядывал в камеру через глазок.
Решид снял суконный пиджак, укрылся им и попытался заснуть. Тупая боль в животе напомнила, что он не ел уже много часов. Он был измучен с дороги, но сон не шел. Тревожные мысли, как он ни отгонял их, не хотели покидать его.
Сегодня в этой мрачной тюремной камере Решид встречал день своего рождения — ему исполнилось восемнадцать лет. Позади месяц допросов с побоями, а сколько их впереди? Прямых улик против него, как видно, не было, и следователь в Грозном старался получить от него как можно больше сведений о Лозанове. Юноша объяснил, что бывал у него как у фронтового друга своего отца.
Но вот однажды, на очередном допросе, следователь упомянул имя Николая Гикало…
Вспоминая вопросы следователя, он старался составить ясную картину того, что известно и что не известно полиции. Да, как видно, внимание ее сейчас направлено на Гикало. Возможно, он скрылся, и вот теперь допытываются от Решида, где Гикало, чем занимается, знает ли Лозанова.
А может быть, Николай уже арестован и теперь полицейские хотят установить его связь с Лозановым. Они, видимо, решили, что Решид очень молод и поэтому его легко можно запугать или запутать. Они ошибаются — и у юноши чувство долга и воля могут быть такие же, как у зрелого человека. Эту фразу однажды услышал Решид от Ивана Радченко. Пожилой человек, отравленный свинцовой пылью типографии, на взгляд шпика казался и тихим. Это последнее качество немало способствовало тому, что руководитель грозненских большевиков оставался вне подозрений полиции. Как-то он сейчас? Не нащупало ли его полицейское око? Не навел ли Решид каким-нибудь неосторожным словом на его след? Или на след Гикало?
Как важно было бы сейчас быть на воле, предупредить Николая о сжимающемся вокруг него кольце слежки! Когда он выйдет отсюда, — а держать его здесь бесконечно не станут, — ему будет очень не просто установить связь с организацией — ведь за ним будет наблюдение. А теперь самое время работать!
VIII
По возвращении из Шатоя новые интересы, знакомства и, главное, все крепнущая дружба с Лозановым так захватили Асланбека, что он не находил времени встретиться с городской родней и друзьями семьи. Была уже зима, когда однажды у деревянного моста над Сунжей он встретился с Хавой Билтоевой. Девушка стояла с матерью перед ювелирной лавочкой, очевидно намереваясь купить какие-то женские безделушки.
За последние годы семья Абдул-Муслима Билтоева сильно разбогатела. Война потребовала много нефти, и Билтоев, следуя примеру Тапы Чермоева, занялся скупкой нефтеносных земель. Два-три новых источника, открытых на этих землях, превратились для него прямо-таки в золотой дождь.
Но все это нисколько не изменило Хаву. Она осталась такой же простодушной и доброй, какой была в первые годы знакомства с Асланбеком, сыном бедного офицера. Вот и сейчас она радостно улыбнулась, увидев молодого человека.
Падам, мать Хавы, тоже еще не привыкла к неожиданному богатству, которое неузнаваемо переменило самого Билтоева. Падам все еще относилась к сыну отставного офицера как к возможному и вполне достойному жениху и не осуждала привязанность дочери к Асланбеку. Ей и самой нравился этот начитанный, серьезный юноша. За последний год Асланбек особенно возмужал. Нарядная черкеска бордового цвета и легкие сапоги из черного сафьяна подчеркивали его изящество.
— Дакаш, — тихонько окликнула его Хава и поспешила спрятаться за спину матери, покраснев от смущения.
Падам, с мраморно-белым красивым лицом, в дорогом черном платье, шутливо набросилась на юношу:
— Куда же ты пропал, Дакаш? Ну посмотри на него, чем не жених? И какой бравый стал! Тьфу, чтоб не сглазить! Ну, когда же свадьбу сыграем?
Асланбек покраснел, как стручковый перец. Он стоял молча, смущенно опустив глаза, теребя свою мягкую папаху из серого каракуля. Поняв смущение юноши, Падам тут же увела дочь.