— Нет, мулла, нас должно все касаться, — неожиданно вмешался Элса, пробираясь сквозь толпу и становясь рядом с Гази. — Мне кажется, что Гази прав, — продолжал он. — Настало тревожное время, когда люди сами должны постоять за себя. Этот ваш Тапа думает о своих промыслах и заводах, а не о том, как улучшить жизнь бедных горцев.
Высокий, прямой Элса выглядел гораздо моложе своих лет. Морщин на его сухощавом, цвета бронзы лице было мало, но они были глубокими, словно рубцы от кинжальных ударов. Аккуратно подстриженная волнистая борода уже серебрилась густой проседью.
О едва заметной хромоте Элсы в ауле рассказывали, что как-то в молодости в горах он встретился с медведем. Его шомпольное ружье дало осечку. Схватив ружье за ствол, он ударил зверя по голове, но оно переломилось надвое. Тогда Элса воткнул в открытую пасть медведя ствол ружья. В борьбе и человек и зверь оба свалились в пропасть. Медведь погиб, а Элса уцелел, отделавшись переломом ноги. Вот с тех шор горец стал прихрамывать. Теперь старый Элса редко появлялся на мечетной площади, но среди бороевцев он пользовался большим уважением, и редко кто не хаживал к старику за советом по любому важному житейскому делу. Поэтому и теперь вмешательство Элсы оказалось очень важным.
— Правильно Элса говорит, правильно! Мы сами должны решать свои дела! — раздались голоса.
Мулла с тревогой посмотрел вокруг.
— Куда вы толкаете людей? — крикнул он, обращаясь к Элсе. — Разве не сказано в коране: «Если бы аллах не заставлял сдерживать одних людей другими, то земля наша давно низверглась бы в пропасть».
— И то сказано, — перебил его Элса, — «Если не будешь бороться за свое, то и сам аллах ничего не сможет тебе дать». Будем сидеть сложа руки — останемся ни с чем.
— О аллах, о аллах! О пророк твой Магомет! Спешите к нам на землю в эти тревожные минуты, чтобы поддержать нас в защите веры! — забормотал мулла, воздев руки к небу.
— Аминь! Аминь… — произнесли вслед за ним многие.
— Мулла, — сурово остановил его Элса, — ты говоришь так, словно объявляешь газават![3]
— Можно, можно объявить и газават. На все есть воля аллаха, — ответил мулла, не глядя уже на старика. — Гяурам надо объявить газават.
Все это время Гази молча сидел на камне, прижав к груди руки, чтобы хоть немного сдержать нарастающую боль. Теперь он поднял бледное, без кровинки лицо.
— И среди гяуров, мулла, есть добрые люди, — сказал он тихим голосом. — Они хотят, чтобы мы владели землею. Чем же они враги нам?
При упоминании слова «земля» по толпе пробежал шепот. Мулла сразу уловил опасность и заговорил мягче:
— Ты, должно быть, не понял меня, Элса. Я хотел сказать, что теперь все перемешалось на белом свете и лучше нам дома сидеть, пока там все не успокоится. Мы маленький народ, зачем нам лезть в драку?
Многие порывались вступить в спор, но сдерживали себя из уважения к старикам. Поэтому Элса оглядел присутствующих, затем повернулся к мулле и оказал:
— Это верно, мулла, мы — народ маленький, потому-то нам самим надо драться за землю. А то, если маленький будет молчать, большие его просто раздавят! — Он энергично запахнул полы своей овчинной шубы, обдав муллу кисловатым запахом шерсти, и пошел к площади, но вдруг остановился и оглянулся, кого-то отыскивая.
Следя за его взглядом, все тоже повернули головы и увидели Гази.
Старый горец все еще сидел на камне, положив голову на колени, и алая струйка крови текла у него изо рта.
Все бросились к Гази. Начался шум, люди размахивали руками. Воспользовавшись суматохой, мулла тихо скрылся в мечети, а Элса с помощью многочисленных помощников под руки повел Гази в его дом.
XII
В отношении Хавы к Асланбеку было много непосредственности. С годами детская дружба незаметно переросла в теплую привязанность, и потому, вероятно, девушка несклонна была придавать значение тем условностям, которые обычно сковывают влюбленную горянку. Однако за последнее время мысли о ее суженом все неотступнее занимали ее.
Последний раз они виделись в городском саду. Хава до сих пор вспоминала каждое слово Асланбека. Ей все казалось, что чего-то главного они не досказали друг другу. И вот девушка уже заметила, что тоскует по нем.
«Какой он смелый, сильный! Как не похож он на щеголяющих офицериков или на самодовольных барчуков, слоняющихся по городским улицам! — думала она. — Офицерики и барчуки эти из кожи вон лезут, чтобы понравиться девушкам, и в то же время разговаривают с ними так высокомерно, словно считают их ниже себя… Нет, Дакаш не такой. Он честный и прямой. Что на душе, то и на языке. Правда, он, наверно, бывает горяч и резок, но со мной он не будет таким… Со мною он нежен и ласков».