Осторожная рука бережно опускается на теплый клубок жизни.
— Человечек, букашка, — мурлычет Александра Генриховна, улыбаясь свернувшемуся у нее на коленях Бивису. — Пруста почитаем?
Бивис ворчит сквозь сон. Оглаживая упитанный собачий бок, Александра Генриховна нащупывает ребра.
— Бедный мой, — говорит она с отчаянием. — Тощий, как селедка.
Отдаленно хлопает входная дверь, и через какое-то время взгляд успевает удовлетворенно пробежаться по мирному пестрому пейзажу скрывающих стены книжных полок — в комнате появляется улыбающийся писатель с ноутбуком в руке.
— Смотри, Саня. — Писатель гордо кладет ноутбук на стол. — Белинский мне по дешевке уступил, в счет ближайшего гонорара. Он купил себе новый.
Александра Генриховна оглядывает ноутбук гадливо, словно попавшего в булочку таракана.
— А тебе это нужно? — спрашивает она.
— Не покажут тебя больше по телевизору, — говорит писатель. — Потому что ты ретроградка.
— Ретроградка, — повторяет Александра Генриховна задумчиво.
— Когда-нибудь я прославлюсь, — говорит писатель с ожесточением. Он всем телом опирается на пеструю стену книг и закуривает. — Один тоненький роман и пять лет мирной жизни, и ни строчки сверх положенного. Ну, колонка в глянцевом журнале. И, разумеется, телевизор. Это же издевательство — писать по книжке в год и не знать, на что купить компьютер.
— И о чем ты будешь говорить в телевизоре?
— Что-нибудь придумаем, — отмахивается писатель. — Туда главное попасть, а говорить потом, может, и не обязательно.
Александра Генриховна молчит и щекочет Бивиса.
— Что это Белинский расщедрился? — спрашивает она наконец.
— Он же должен был оказать мне респект.
— А ты ему?
— Ты не понимаешь субординации. Это вы все должны оказывать мне респект, а я вам — являть милость. По моему благоволению.
— Сколько ты выпил? — спрашивает Александра Генриховна.
— Вы все меня ненавидите, — говорит писатель дерзко. — Потому что я непоправимо, непростительно талантлив.
— Вот оно что.
— Я сегодня вообще не пил.
— Это легко исправить, — говорит Александра Генриховна мирно. — Мне сегодня тоже кое-что перепало. Только в лабаз ты побежишь.
— Нет проблем. — Писатель обрадованно улыбается. — Водку?
— Что же еще, — говорит доктор ф. н., доставая деньги. — Люмпенам вроде нас другого не положено. — Она рассеянно смотрит вслед писателю. — Синичка! — окликает она. — На крысах ставят опыты?
— Нет, — говорит писатель. — Опыты ставят на белых мышах. Это их эксклюзив — быть лабораторным животным.
— Может быть, — говорит Александра Генриховна, — люди тоже лабораторные животные. Просто они не догадываются.
— Господи, Саня, какую ерунду ты говоришь.
— А мыши, интересно, догадываются?
— Ладно, — говорит писатель, — я пошел. Если ты спятишь и тебя нужно будет лечить, — добавляет он с ужасом, — придется писать две книжки в год.
— Не будь уродом, — говорит Александра Генриховна сердито. — Сумасшествие — не такая уж дорогая болезнь.
Она хочет сказать еще что-то, но только хмурится и крепче прижимает к себе собаку.
Разжав сцепленные руки, Костя оборачивается к посетителю.
— Дa? — говорит он.
— Я просто вышел пройтись и увидел, что у вас освещено, — говорит банкир. — Приятно, когда ночью где-то горит свет.
— Книги ночью выглядят устрашающе, — замечает продавец, — да еще при нашей специфике. Кем нужно быть, чтобы додуматься торговать книгами при кабаке?
— Нет, — говорит банкир, — это занятно. Я бы сказал, успокаивает.
— Алкоголь и книги, — не успокаивается Костя. — Ужасное сочетание. И чего-то одного хватает, чтобы заболеть, а в паре это просто катастрофа.
— Вот как, — говорит банкир. Он улыбается и с интересом разглядывает книжные стеллажи. — Вы не порекомендуете чего-нибудь из нового? — просит он. — Дома полно книг, но жена ничего новее Пруста не читает, а отец… гм… после отца книжку не прочтешь. У меня вкус попроще. Если, конечно, — добавляет он, подумав, — вообще можно говорить о наличии вкуса у человека в моем положении. А как ваша рука?
— Прекрасно, — говорит Костя уже спокойно. — Я стал брать уроки, знаете. Попробуйте почитать Синичкина, новее не придумаешь.