— Раз я не понимаю книжек, которые она читает, то и ее не пойму, — говорит он скребку. — Логично? Логично. Он тушит окурок. — Зачем тогда читать? — Он тянется за новой сигаретой, но отказывается от своего намерения. — Затем, что я должен сублимировать. — Он откладывает книгу. — В чем это, интересно, проявляется? — Он смотрит на скребок. — Я сейчас, наверное, сублимирую. — Он смотрит на пачку сигарет. — А может, и нет. Если б мне еще толком объяснили, что это такое. — Он опять берется за книгу. — Не пойму, — говорит он со вздохом, — так хоть для глянца напишу что-нибудь.
Небрежно помахивая ярким глянцевым журналом, Кира проходит мимо скамейки, на которой смирно сидят рядом и что-то озабоченно обсуждают худая дама в красной куртке и мальчишка с длинными светлыми волосами. На коленях дама твердой рукой удерживает таксу. Собака взволнованно прислушивается к отдаленному лаю, тихо скулит. Бросив на сидящих быстрый взгляд, рыжая женщина идет дальше. Сидящие слишком увлечены разговором и вряд ли ее заметили. Только собака печально свистит носом, словно просит о помощи.
После первых заморозков опали и лежат поверх желтых листьев берез и лип листья каштанов: огромные, на длинной толстой ножке, зеленые — только кое-где у прожилок проступает ржавчина и кое-где видны дыры. Все листья неподвижны.
В парке так светло, опрятно и тихо, что парк кажется залом музея или анфиладой светлых комнат, на стенах каждой из которых гобелены и живопись предстают единой пестрой тканью. Эта лучезарная хрустальная осень даже пугает, и посетитель музея, скромный гость особняка, ждет, затаив дыхание, чтобы чуть сдвинулись от сквозняка портьеры, тяжелое шитье. Когда же был последний дождь? Очень давно. Так давно, что не упомнишь? Пожалуй; только откуда тогда эта лужа? Проходя, Кира бросает в воду букет из листьев. Она не останавливается, не оборачивается, вряд ли придает этому какое-то значение.
Майк кладет на стол большой букет из листьев каштана. Каждый семилистник похож на полураскрытый веер, красивое тяжелое опахало.
— Тру-ру, — говорит Зарик. — Могучий ураган взревел — и повалил каштан.
— Только листья, — замечает Майк. Он садится к Зарику на постель, находит среди россыпи книг сигареты и закуривает. — Я тут познакомился с одной теткой, — сообщает он. — Это не та рыжая, но тоже ничего. Могу тебя ей представить. — Он озабоченно всматривается в лицо Зарика. — Когда поправишься.
— А как ты с ней познакомился?
— У нас общие взгляды, — говорит Майк серьезно.
— А, — говорит Зарик.
— Что «а», — сердится Майк. — А ты подумал, что они, может быть, бегут не сюда, а отсюда. Как с корабля.
— Куда, интересно?
— Куда-нибудь, — говорит Майк. — Это не важно. Важно, что бегут. Поэтому и хотят сконнектиться. Чтобы до нас тоже дошло, что пора бежать.
— Конец света? — говорит Зарик с сомнением. — Что-то вроде сказки с добрым концом.
— В каком смысле?
— В таком, что никакого конца света не будет. — Зарик откашливается, делает глубокий вдох. — Как это ни ужасно.
— Я офигеваю над тобой, — говорит Майк. — Колеса не забыл выпить?
— Вообще-то, — замечает Зарик, — про колеса нужно говорить «принять». Пьют жидкое.
— Тогда уж «употребить», — замечает Майк. — Если «колеса». А если ты такой сноб, говори «таблетки».
— Я не сноб, я пижон.
— В чем разница?
Зарик как-то очень неопределенно вздыхает.
— Вот и помолчи тогда, — говорит Майк сурово.
— Я тут прочел кое-что, — начинает Зарик. — Люди, по-твоему, одинаковые или разные?
— Разумеется, разные.
— Ну а в общих чертах? С двумя ногами, двумя руками…
— Тогда одинаковые.
— Но почему из одних получается одно, а из других, при тех же условиях, — другое?
— Значит, разные.
— Видимость-то одна.
— Отстань.
— Люди, книги, события жизни — всё это нас формирует. Но можно лепить из глины или из снега, а можно из говна. Из говна не сделаешь мраморную статую.
— А тебя-то из чего вылепили?
— Не знаю. Мне нравится думать, что из чего-то твердого. Если из говна, то окаменелого. Какого-нибудь доисторического.
— Доисторического? А откуда могло взяться говно, когда еще не было истории?
— От кроманьонцев.
— А! — говорит Майк. — Понял. Значит, там, где другой стал бы снобом, из тебя сформировался пижон.
— Ну, — говорит Зарик скромно, — если всё понимать буквально, то да. Как там на улице?
Майк смотрит в окно.
— Соответствует видимости.
Голос у него безрадостный, а взгляд недоверчиво, опасливо ощупывает яркий день, как броскую одежду на рынке.