— Вы меня извращаете! — беспокоится мужик.
— Да вы выпейте, — говорит Костя. — Никто вас не развращает. Для такого дела нужен профессионал, а мы — аматёры. Возьмешься кого-нибудь развращать, сам же и вляпаешься.
— То-то Гоголь лажанулся, — говорит девица Пухова грустно.
Она наклоняет голову. Грузный желтый свет над головами сидящих раскачивается бесформенным комком, словно мерно мотается туда-сюда его источник: лампа, фонарь или солнце. От света отслаиваются полосы сигаретного дыма; блики и пятна опадают сморщенной сухой листвой. Потерявшие четкость очертаний стены проступают сквозь дым разрозненным скелетом — там нет ребра, там — позвонка, какая-то кость не на своем месте, — но здание еще как-то держится, дрожа и зияя провалами. Дверь, резко дернувшись, впускает нового посетителя: надменного человечка с очень прямой спиной. Белинский протискивается к стойке, заказывает пиво, мрачно и рассеянно озирается. Его рука нечаянно попадает на ворох желтых листочков.
— Нет, — говорит Костя, — Гоголь всё делал профессионально.
— Я реальный, — говорит мужик и чуть не плачет.
— Кто спорит? — удивляется Костя. — Мы тут все покойники.
Прихлебывая пиво, Белинский небрежно проглядывает листки со стихами. Цепенеет.
— И живой!
— Да ладно, — говорит девица Пухова. — Чего мы будем из-за пустяков препираться.
— Да, — говорит Костя. — Это гуманный взгляд на вещи. А не такие уж пустяки, если подумать. Легко сказать: считал себя человек живым, с учетом чего строил биографию и прочее, и вдруг выясняется, что в биографии давно поставлена точка, и может он теперь планировать что хочет — места всё равно нет. Обидно, наверное? — спрашивает он участливо, с удовольствием. — Какие планы были! А главное, совершенно неясно, в какой именно момент это горе приключилось, вдруг так дохлым и родился? И у ближних не спросишь — ближние ведь сразу норовят под видом совета по морде заехать. — Он откашливается, пьет. — Самопознание! — заключает он туманно и веско.
Мужика колотит; он хочет что-то сказать, но давится.
— Костя, прекратите это! — кричит Лиза.
— Что прекратить? — удивляется Костя. — Я его и пальцем не тронул.
— А вы, оказывается, поганец, — замечает девица Пухова хладнокровно.
Костя хихикает.
— Жизнь коротка, — говорит он, давясь смехом. — Иногда хочется сказать людям правду.
— Пожалуйста, — умоляет Лиза, — Ну хоть вы им скажите, — в отчаянии обращается она к Белинскому.
— Что? — переспрашивает Белинский. — Чье это?
Он показывает Лизе стихи. Лиза отшатывается.
— Не знаю.
— Можно взять?
— Берите, — говорит Лиза. — Очень прошу.
Она выходит из-за стойки, берет — призвав все свое мужество — мужика за руку и решительно выводит его из бара.
— Не обращайте внимания, — говорит она, останавливаясь на пороге. — Они здесь все ненормальные. Они думают, что это нормально — быть ненормальным. Они ошибаются.
Не отвечая, не прощаясь, пошатываясь, мужик бредет прочь. Его руки болтаются, голова дергается. Лиза смотрит ему вслед, потом поднимает глаза к небу. Поеживается от холода, спешит назад. Холодное черное небо остается висеть, где висело. Вокруг пусто, только придорожный фонарь старается задрать голову, что-то разглядывая.
Писатель с трудом поднимает голову, ошалело моргает. Обеими руками трет виски, глаза, шею. Пытается разогнуться. Александра Генриховна, которая уже довольно давно бродит по комнате, деликатно покашливает.
— Птичка, у тебя какое-то горе?
— Нет, — говорит писатель смущенно. — Почему ты так решила?
— Ты работаешь по шестнадцать часов в сутки.
— А, ну это у меня вдохновение.
— Ни с того ни с сего?
— Нy да. — Писатель потягивается, стараясь выглядеть безмятежно. — Ты знаешь: копится, копится, потом хлынет. Скоро закончу проект. И для глянца уже накатал, — добавляет он гордо. — Про Стерна.
— Про Стерна, — повторяет Александра Генриховна без какого-либо выражения.
— Ты сама говоришь, что нужно пропагандировать классику.
— Конечно, — говорит Александра Генриховна ласково.
Она берет Бивиса на руки, уходит с ним в кухню, садится на диван.
— Фреринька, шеринька, — бормочет она, прижимая к себе собаку. — Человечек, радость моя.
— Не приставай ко мне с ерундой.
Девица Пухова прислоняется к подоконнику, закуривает.
Студент Соколов уныло моргает.
— С кем же мне еще говорить?
— Это не «говорить» называется, — говорит девица Пухова беспощадно.