– Троих замучили. Пытали, издевались и убили. Квартиру подожгли, но тяги не было, поэтому выгорело мало. Труп хозяина сильно обгорел. Девочку искололи предположительно ножами. Женщину нашли в ванной. По всей видимости, задушена. Подъезд оцеплен, в квартире работают криминалисты, трупы еще не вывозили. Хотите взглянуть, Герман Викторович?
– Хотим, – Герман поманил меня за собой, – ты идешь?
– Да, да, – я торопливо зашагал следом.
Миновав милицейский кордон, мы поднялись на второй этаж, в подъезде стоял запах гари и ремонта – весьма тошнотворное сочетание. У дверей квартиры Брасье гарь вытеснила все остальные запахи. Мы вошли внутрь. Картина поначалу не представилась мне страшной: просторный холл с добротным ремонтом, на полу довольно чисто, никаких следов разгрома. В холле находилось двое санитаров, носилки они прислонили к стене, один из них расправлял в руках черный мешок на «молнии». Из двери ванной вышел какой-то человек с очень спокойным лицом и в больших очках, сказал санитарам, что он закончил и они могут приступать.
– Подождите! – приказал Коваленко. – Сейчас мы посмотрим, и тогда заберете.
В ванной лежала совершенно голая женщина с синим, страшным лицом. Глаза ее были выпучены, рот искривлен, язык вывалился наружу, и я особенно поразился тому, что он совершенно черный.
– Таня, – совершенно без эмоций, механически произнес Герман, – боже мой! Почему она… такая? – обратился он к Коваленко.
– Так я же и говорю, что задушили ее, – нервно ответил тот.
– Марк, ты говорил, что хорошо знал Таню? Это жена Брасье, наша с Марком подруга, – пояснил Гера для Коваленко, и тот послушно наклонил голову.
– Конечно, – я кивнул, – я знал, что он ухаживал за Таней, ведь я Таню и до их свадьбы хорошо знал. Она же из наших, в смысле, из алкогольной тусовки, а я оттуда почти всех помню. Я его последний раз видел года полтора назад. И его, и всю семью. Девчушка тогда была совсем крошечная, спала в коляске, а Танечка выглядела очень счастливой, просто сияла. Она красивая женщина, и вкус у нее, что и говорить, был отменный.
– Ей было двадцать девять лет, только недавно исполнилось, – сглотнул Гера и попросил у Коваленко сигарету. Я подумал и попросил тоже…
В гостиной уже другие санитары грузили тяжелый мешок на носилки. Их заставили расстегнуть «молнию»… Лучше бы мы этого не делали. Зрелище было поистине ужасным. Жан-Жак напоминал огромную головню, волос на голове не было, кожа на лице совершенно почернела, и жутко белели на угольном фоне оскаленные зубы…
6
…Жан-Жак Брасье действительно не был ублюдком (а среди французов их предостаточно), вероятней всего, еще и потому, что в его жилах бурлило не менее половины итальянской крови. Так получилось, что из всех народов, населяющих Европу, я более всего не могу терпеть французов, а к итальянцам отношусь с огромной симпатией. Они жулики и раздолбаи, эти итальянцы, и это роднит меня с ними. В конце концов, все самое прекрасное, что есть на земле, начинается в Италии. Первые банки появились в Венеции, а это о чем-то да говорит. Нет, я не националист, не шовинист, не подонок, что оскорбляет нации и народы, разделяя их по тем же признакам, по которым их разделял упырь с косой челкой и усиками, по вине которого немцы превратились в вечно виноватых перед всеми тихонь. С таким же успехом можно было бы обвинить в «национализме» Булгакова за те слова, что вложил он в уста Воланда. Помните его коротенький монолог о «вопросах крови»? Прав, прав был автор! Кровь, наследственность, гены – вот что отличает всех нас, и так заведено с первого дня сотворения мира и закреплено вавилонской перепалкой, когда все вдруг перестали друг друга понимать и разбрелись кто куда, не достроив башню и разворовав стройматериалы.
Любить или не любить – исключительное право каждого. Вот и я имею право говорить о том, что мне не нравятся французы, при этом совершенно не объясняя это примитивными расовыми теориями. Все гораздо проще. От французов в моей жизни произошло много всякого дерьма. Мой начальник, француз по фамилии Блондо, который невзлюбил меня лишь за то, что я католик, а он протестант, был двурушной тварью, которая улыбалась в глаза и гадила за глаза так, что потом приходилось долго обтекать и отмываться от того, чего не было на самом деле. Еще парочка французов, представителей фирм-поставщиков, во время моей легендарной откатно-закупочной деятельности были сраными стукачами и стучали мне на всех и всем на меня потому, что я считал их вина плохими (так оно и было на самом деле), а потом и вовсе придумали жестко подставить меня. Фамилия одного, как сейчас помню, была Форестье, а другого звали Жерар. Фамилия Жерара навеки моей памятью утрачена. Эти двое были из разных компаний, но вели себя удивительно схожим образом. Приходя на переговоры, они елейно улыбались, рассказывали грязные сплетни о коллегах-закупщиках из других сетей, и если речь шла о коллеге-девушке, то мне поневоле приходилось выслушивать подробности обо всех ее романах, а если о мужике, то здесь начинался просто водопад сплетен, достойных сельской завалинки, на которой предпочитают проводить время бабы-кумушки, грызущие семечки и перемывающие косточки всем и вся. А еще французы очень любят поправлять во время переговоров носки, тем самым ни в грош не ставя собеседника, и носят рубашки с обтерханными воротничками. Брррр!