Брасье был полной противоположностью тем своим соотечественникам, по которым я составил впечатление о целом народе. Да, именно так! Когда ты выезжаешь из своего города в другой, то ты представляешь свой город. Именно по тебе люди, которые не были в твоем городе, станут судить о нем. И уже от тебя зависит, что подумают они, глядя на тебя и твое поведение. Когда же ты попадаешь в другую страну, то здесь этот принцип становится абсолютным! Именно поэтому, когда железный занавес рухнул и орды пацыков с барсетками и в золотых ошейниках стали тусоваться на Ривьере и на прочих мировых курортах, барагозя так, что только дым стоял, за Россией и за русскими немедленно закрепилась самая дурная слава. Оказываясь за границей, я вообще никому не говорю, что я из России. Скажешь «я русский», так начинают смотреть, как на кучу дерьма с понтами до небес и с непредсказуемым поведением алкаша.
Жан-Жак умел хранить чужие тайны, и, что самое важное, он действительно умел дружить. Как-то он сказал мне: «Меня здесь принимают за экзотическое животное, за диковинного попугая! А я обыкновенный человек с такими же проблемами, что и у тебя, Марк. Девушки интересуются мною лишь потому, что у меня в кармане паспорт другой страны, где, по их мнению, текут молочно-медовые реки». Однажды, когда я еще работал на большого дядю Вову (владельца империи магазинов, а ныне еще и политика, который предлагает кастрировать педофилов), Брасье позвонил и, волнуясь, постоянно сбиваясь с русского на французский и чрезвычайно от этого сердясь и «мердя» через слово, предложил встретиться «где-нибудь бухнуть».
– Я срочно должен тебя усмотреть, поелику тебя ожидает беда, – витиевато выразился он в конце концов.
И действительно, если бы не предупреждение Брасье о готовившемся против меня заговоре, о подставе со стороны этих самых Форестье и Жерара, его же соотечественников, то я бы хапнул от них взятку в десять тысяч долларов и тут же был бы с позором уволен, а мое место занял бы нужный тем двум французикам пащенок по фамилии Гуляко – нечистоплотный кусок говна с угревой сыпью возле рта, напоминающей эспаньолку. Кстати, и Гера знавал этого «Гуляку», а при упоминании его фамилии начинал чуть ли не блевать.
– Марк, я случайно узнал, они со мной поделились. Знаешь, все французы в Москве посещают клуб «Франкофон» и тесно друг с другом общаются, – тихим голосом сообщил Брасье, – не наделай глупостей. О тебе многие говорят всякие неприятные вещи. Я не претендую, чтобы ты относился к моей компании как-то по-особенному после этого разговора, я просто не хочу, чтобы с тобой произошло все это… весь этот скандал… Ведь мы друзья, не так ли? Друзья должны друг другу помогать.
– Да, Жано, – так я называл его на манер того, как называли в свое время декабриста Пущина – «большой Жано», – мы друзья.
Тогда я придумал лихую «комбину». Дождавшись, пока Форестье передаст мне конверт с деньгами прямо в переговорной, я доверительно шепнул им обоим, что должен отлучиться на минутку, убрать денежки, а сам вернулся с начальником службы безопасности (ныне депутат от КПРФ) и, указывая на двух разом побледневших ублюдков, спокойно произнес:
– Вот сидят двое, которых надо немедленно арестовать за попытку подкупа.
Ограничились тогда прекращением работы с компаниями как Форестье, так и Жерара, а мне только того и надо было. Брасье работал тогда в «Вильям Питтерс» (там же, кстати сказать, работал когда-то и Сережа Минаев), и я с чистой совестью помигал этому «Питтерсу» зеленым семафором. Так Брасье спас меня от позора и действительно страшных, далеко идущих неприятностей. Нет, такое не забывается. С тех пор мы с ним по-настоящему крепко сдружились, и теперь я хочу вернуть ему дружеский долг, хотя бы посмертно…
7
…Я почувствовал тошноту, Геру вывернуло прямо на пол, Коваленко был человеком закаленным и на все реагировал гораздо спокойнее. С сочувствием поглядев на наши белые от ужаса лица, он спросил: