Кач был здоровенным, накачанным сукиным сыном. Характер имел прескверный. Считал, да и, похоже, продолжает считать себя до сих пор, пупом земли. Его любимые словечки: «Я на пути к победе, кругом одно говно (это об окружающих). А вот это по-качевому (степень наивысшего одобрения). Да у тебя здоровья не хватит, блядь!» Ну, и все в этом духе. Детство у Кача было не совсем безоблачным. Его отец никогда не любил своего сына. Вплоть до того, что после того, как Жене исполнилось шестнадцать лет, он выгнал его из дому на попечение деда и бабушки и запретил появляться на отчей жилплощади в его, отцовском, присутствии. Воспитанием Кача занимался дед, полковник Советской армии, известный половине Москвы бабник и самодур. Женя впитал от деда все, что только было в том антипатичного, хотя влечение к женщинам – это несомненное достоинство, особенно в наше время однополых браков и тотальной педерастии в некоторых отраслях народного хозяйства. Не помню, чтобы он когда-то хоть что-нибудь читал. Во всяком случае, книгу я у него в руках так ни разу и не увидел. И, если честно, могу представить его максимум с какими-нибудь эротическими комиксами. Женя стараниями деда-полковника и бабушки, сотрудницы ректората МГУ, окончил школу имени Ромена Роллана с углубленным изучением французского языка, при этом ухитрившись сам французский язык не то что углубленно, а вообще никак не выучить. Просто в критичные дни, когда Женина успеваемость и поведение окончательно выводили из себя директора этой уважаемой школы, на пороге появлялся дедушка при полном параде и в начищенных орденах. Возразить после такого аргумента было как-то нечего, и директор, махнув рукой, переводил Женечку в следующий класс. И так вот Кач добрался до университета.
Однако же, справедливости ради, скажу, что человека честнее и порядочнее в дружбе, чем Женька, я не встречал никогда. Как и все настоящие злодеи, Кач всегда был очень сентиментальным человеком. Это всегда умиляло тех, кто не знал его близко. Выручал он меня несколько раз по-настоящему, и впервые он протянул мне руку именно тогда, когда я позвонил:
– Привет, Женя!
– О, Марголин! Привет, привет. Как у тебя-то (это его фирменное, замещает обыденное «как дела?»)?
– Да как сказать… Не особо что-то, если честно.
– Ну, а что случилось, Марк?
– Ну, что… С Марго разругался окончательно. Пошла она, сука, куда подальше со своими заскоками.
– Ну понятно. Ясно все. Одобряю. Ну, а что сейчас делаешь?
Я, разумеется, с самого начала этой беседы ждал. Ждал именно этого вопроса и мысленно поблагодарил Кача за то, что вопрос этот прозвучал, да еще и так скоро.
– А ни хера я не делаю. По двору слоняюсь, податься некуда, курю да вот с тобой разговариваю из телефонной будки.
– Ну, так приезжай ко мне, чего ты в самом деле-то? Я как раз собирался к тете идти в гости, пойдем вместе, я тебя с ней познакомлю.
– Да? А зачем мне с твоей тетей знакомиться? Она кто вообще?
– Да ладно, прекрати. Она прикольная тетка, красивая, в собственной квартире живет одна, с мужем развелась недавно. Пойдем, вон, чайку попьем, познакомишься, может, трахнешь ее как-нибудь.
– Да блин, как-то неудобно. Ну а вообще, не возмутится она, что ты к ней человека привел без спросу? Все-таки незнакомец, да еще в такое время?
– Да забей! Я ей сейчас перезвоню, обо всем договорюсь. Садись на троме (тро-ме – ме-тро, еще одно словечко из «словаря» Зверя) и приезжай ко мне на «Алексеевскую».
– Ага, уже еду. Спасибо, Жень!
– Да не за что, Марк, о чем ты! Жду!
Кач повесил трубку, я сделал то же самое. Закурил и, ни о чем особенно не думая, зашагал в сторону станции метро «Перово». Идти до нее было минут десять. А занял этот путь двенадцать с половиной лет.
Бизнесмен силового плана, противотанковая мина и две шлюхи
Ревность… Знакома ли она кому-либо еще так, как она знакома мне? Дикая, болезненная, растрепанная сумасшедшая баба в рваном балахоне, с костлявыми руками и гигантскими пальцами, разрывающими сердце ревнивца, с комариным хоботком вместо рта, тем самым, которым она делает инъекцию своего яда прямо в мозг. Дочь Вавилонской Блудницы, посылающая миражи о чужой похоти на экран подготовленного этим ядом рассудка. В юности эта безумная часто терзала меня, но то, с каким рвением она взялась за меня после знакомства с Лерой, оказалось для меня схваткой, которую я проиграл. Я поддался на ее уговоры, уверовав в то, что так нужно для любви, для того чтобы сохранить ее. Я всегда боялся признаться себе в том, что на самом деле то, что я сотворил с Лериным первым мужем, во многом выросло за счет того, что эту пашню поливали слезы моей зависти к его положению и достатку. Сравните нищего студента и миллионера. К тому же еще и трахавшего когда-то женщину, которая стала затем женой этого студента. Если студентик обыкновенное чмо, то он подрастет с этим дерьмом в груди, насасываясь пивом и тоскуя, и в конце концов рано или поздно выместит всю свою жалкую чмошную злобишку на женщине, которая вообще ни в чем не виновата. Всю совместную жизнь он будет оскорблять ее, самоутверждаясь таким образом, стремиться унизить, потрафив тем самым своей жалкой трусливой душонке. И всю его жизнь ему будет являться образ крепкого белозубого, с огромным, вздернутым к Луне фаллосом самца с «Ademars Piget» на волосатом запястье, раскинувшегося на шезлонге возле собственного бассейна и злорадно цедящего сквозь зубы:
– Да-а-а, чувачок, я трахал твою жену. Я имел ее сидя, я имел ее лежа, и на голове я имел ее тоже. А как она сосала! У тебя так же отсасывает? Боевые навыки не пропали? Ха-ха-ха-ха-ха!!!
И этот смех будет впиваться иглами в каждую клеточку гребаного мозга, и однажды мозг не выдержит и самопроизвольно отдаст команду на уничтожение… Той самой, которая так хорошо сосала у него когда-то…
Мне такой вариант не подходил. Я привык во всем искать первопричину. И, если так необходимо, устранять ее. Мозгу нужен покой. А покой – штука по нынешним временам очень дорогая. Вот я и решил устранить первопричину, наградив рассудок покоем, или, что вернее, не перегружая его хотя бы образом миллионера с эрегированным членом.
Я лежал в засаде. Смешно сказать: засада представляла собой буйно разросшийся куст красной смородины на дачном участке ее первого мужа. О! Я очень, очень, очень ревновал. Я не мог и представить себе, что мое любимое тело когда-то мял своими кривыми лапами этот упырь по фамилии Вертько. Они поженились, когда я еще ходил в школу, наверное, класс в девятый или десятый. Но меня в тот момент волновало не это, а то, проскочит ли искра по проводам? Достаточна ли мощность заряда? Вообще, какого черта я не приготовил вначале маленькую порцию и не испытал ее, заложив, ну, скажем, под квасную бочку одной придурковатой толстухи-продавщицы? Падут миры, переселятся народы, из России уедет последний еврей, а «тетянаташа», которая торгует квасом из бочки от сотворения мира, так и будет продолжать открывать и закрывать этот отвратительный кран, из которого по ее желанию будет литься квас, на радость будетлянам. Эта бочка для меня – целый мир, который не вызывает ностальгии и желания вернуться в долбаную эпоху сигарет «Космос», польских джинсов и кассетников «Электроника». К черту!!! Хочу ездить в «Lexus» и проводить отпуск в Акапулько! И при этом не быть мажором, партийным функционером или бюджетным вором. Заработал – потратил. Все.