«Таким образом, любовь к общему благу есть, по нашему мнению, не что иное, как благороднейшее проявление личного эгоизма.
Когда человек до того развился, что не может понять своего личного блага вне блага общего: когда он при этом ясно понимает свое место в обществе, свою связь с ним и отношения ко всему окружающему, тогда только можно признать в нем действительную, серьезную, а не риторическую любовь к общему благу.
Чтобы подняться до настоящей, возвышенной любви к человечеству, необходимо, следовательно, быть человеком с развитой индивидуальностью, высоко ценить собственную самостоятельность и естественные права личности.
Только то, что имеет «основание и поддержку внутри человека, в его рассудке и сознательной решимости» – только то может быть достойно настоящего «нового» человека – интеллигента-»реалиста». Напротив, в глазах этого интеллигента ничего не может быть хуже «уничтожения личности, покорения естественных личных влечений отвлеченному, мертвому принципу».[2]
Таков идеал «сильного» человека, которого Н.А. Добролюбов противопоставил инертным, безвольным, малодушным, «обезличенным» интеллигентам «промежуточного времени».
Выставляя подобный идеал, защищая теорию «естественного развития» интеллигентной личности Н.А. Добролюбов являлся типичным выразителем стремлений «разночинской» интеллигенции в классический период ее истории, в период ее массового, самого решительного выступления на историческую авансцену. Для этой интеллигенции, с большим трудом, путем упорной борьбы за существование, пробившей себе дорогу, своим торжеством исключительно обязанной самой себе, запасам своих душевных сил, своей энергии, работе своей мысли – для этой интеллигенции[3] теория «разумного эгоизма имела глубокий жизненный смысл. Теория «разумного эгоизма» для нее была идеализацией ее собственных «сил», ее жизнеспособности и осуждением тех недугов той душевной немощи, которые погубили интеллигенцию крепостнических времен, осуждением недостатков «патриархального» строя.
Впоследствии теория «разумного эгоизма» послужила предметом самого живейшего внимания со стороны интеллигенции. Впоследствии «реальный человек» Н.А. Добролюбова превратился в «реалиста» Писарева и выступал в качестве героев многочисленных романов «эпохи великих реформ». Временами фигура этого «реалиста» даже заслонила собой, в глазах интеллигенции, остальные фигуры, движущиеся на арене общественной русской жизни.
Но Н.А. Добролюбов не придавал интеллигенту-»реалисту» того исключительного значения, которое этот «реалист» имел впоследствии. Указавши своей аудитории на настоящих «новых» людей, он, тем не менее, не склонен был увлекаться интеллигенцией, преувеличивать ее «удельный вес» в общей экономии общественного развития.
Он указывал, что интеллигенция составляет «совершенно неприметную частичку великого русского народа», что она – не более, чем ничтожное меньшинство, которое при том будет становиться все ничтожнее, по мере распространения народной образованности.
На ход жизни она может иметь самое незначительное влияние. Все то, при помощи чего она рассчитывает распоряжаться судьбами истории, все ее «культурные» приобретения оказывают лишь своего рода ««, представляют из себя лишь очень относительную ценность.
Если интеллигенция гордится своей литературой, как могущественным орудием воздействия на общественную жизнь, как могущественным двигателем прогресса, то Н.А. Добролюбов спешит доказать, что у интеллигенции нет достаточных оснований идеализировать «могущество» литературы.
«Литература в нашей жизни не составляет такой преобладающей силы, которой бы все подчинялось: она служит выражением понятия и стремлений образованного меньшинства и доступна только меньшинству; влияние ее на остальную массу только посредственное и оно распространяется очень медленно. Да и по самому существу своему, литература не составляет понудительной силы, отнимающей физическую и нравственную возможность поступать противозаконно. Она поставляет вопросы, со всех сторон их рассматривает, сообщает факты, возбуждает мысль и чувства в человеке, но не присваивает себе какой-то исполнительной власти, которой вы от нее требуете».
Также неосновательно преувеличивать значение в истории «интеллигентной» личности, как бы она не была высоко развита. «Ход развития человечества» не изменяется от личностей.[4]
Великие люди не «делают» истории. Для истории «прогресса целого человечества» не имеют особенного значения не только Станкевич и Белинский, и не только Белинский, но и Байрон, и Гете». Если бы их не было, то, что сделали они, было бы сделано другими. Великие люди только полнее других выражают то или другое направление. Их появление показывает, что элементы того или другого направления уже выработались в обществе.
4
Это утверждение, конечно, не находится в противоречии с теорией развития «сильной интеллигентной» личности: защищая названную теорию, Н.А. Добролюбов лишь говорил о доступном для интеллигентов идеале; но это вовсе не значит, что он приписывал своему идеальному» интеллигенту-реалисту великое влияние в ходе общественного прогресса как это делали, напр., Писарев и позднейшие теоретики интеллигенции, учившие о «роли личности в истории».