Несмотря на высокие для саратовской епархии должности, протоиерей и благочинный Чернышевский был совершенно чужд кичливости и чиновного чванства. Он не принадлежал к людям, которых боялись и которые вызывали подобострастный трепет у окружающих, особенно подчинённых: «Мой батюшка был не такой человек», – писал об отце Н. Г. Чернышевский, рассказывая о своих ранних юношеских впечатлениях (I, 591). «Он имел власть и подчинявшихся этой власти. Но едва ли когда-нибудь эта олицетворённая кротость возвысила голос или наморщила чело, видя проступки подчинённых ей», – свидетельствовал современник.[81] И это в эпоху, когда, по словам осведомлённого историка, «благочинные были чистые князьки, держали себя надменно с остальным духовенством и обирали их сильно; священник даже у себя в доме не смел сесть при благочинном».[82]
Вот портрет Г. И. Чернышевского, оставленный близко знавшим его современником: «Он имел осанку, невольно внушавшую уважение; тихая плавная поступь; чистое, замечательной белизны, с легким оттенком румянца лицо, шелковистые, отчасти волнистые, светло-русые волосы, самых скромных размеров такого же цвета борода; дышащие неподдельною добротою глаза; тихий, отзывающийся какою-то задушевностью голос (с слабым оттенком шепелявости); необыкновенная плавность и логичность речи; сосредоточенность взора над тем, к кому он был обращён, как будто чрез эту сосредоточенность говорилось: смотри на меня, сердце моё откровенно с тобою».[83]
В 1828 г., столь наполненном для Г. И. Чернышевского важными событиями, случилось ещё одно, пожалуй, самое значительное: родился сын. В молитвеннике появились строки: «1828 года июля 12-го дня поутру в 9-м часу родился сын Николай. – Крещён поутру 13-го пред обеднею. Восприемн<иками> протоиерей Фёдор Стеф<анович> Вязовский, вдова протоиерейша Пелагея Ивановна Голубева».[84] Сыну суждено было жить, он так и остался единственным ребёнком в семье протоиерея.
3. Семейное воспитание
Однажды, на 21 году жизни, Н. Г. Чернышевский написал в студенческом дневнике: «Не буду ли после недоволен папенькою и маменькою за то, что воспитался в пелёнках, так что я не жил, как другие, не любил до сих пор, не кутил никогда, что не испытал, не знаю жизнь, не знаю и людей и кроме этого через это самое развитие приняло, может быть, ложный ход, – может быть» (I, 49–50). Возникшее под впечатлением порыва сомнение, бывало, возобновлялось. Но в основном позднейшие высказывания о характере семейного воспитания исполнены сознанием его неложности, положительности, правильности. Выражения «воспитался в пеленках», «не знаю жизнь», «не знаю людей» возникали чаще всего в контексте озорных и внешне привлекательных мыслей о кутежах. Впоследствии понял: жизнь и людей он научился понимать верно и глубоко во многом благодаря тому воспитанию, которое получил в ранние годы. Вот некоторые прямые автобиографические высказывания Чернышевского на этот счет: «Благодаря дельности и рассудительности моих старших, я, подобно моим кузинам и кузенам, очень рано привык понимать характер жизни, в которой рос» (XII, 498); в семье «я привык видеть людей, поступающих, говорящих, думающих сообразно с действительною жизнью. Такой продолжительный, близкий пример в такое время, как детство, не мог не помогать очень много и много мне, когда пришла мне пора теоретически разбирать, что правда и что ложь, что добро и что зло» (I, 680–681). Необходим развёрнутый биографический комментарий этих высказываний, чтобы выяснить, как и по каким линиям шёл процесс воздействия воспитательных элементов на формирующееся сознание и на душевный склад, какие именно стороны и факты семейного воспитания и окружающей саратовской жизни связаны с будущими теоретическими воззрениями писателя-демократа, или, словами Чернышевского, «как и что влагала жизнь в голову и в сердце» (I, 567).
Ко времени рождения Николая (Николи, Николеньки) семья Чернышевских и Голубевых уже составляла единое целое и в бытовом и нравственном отношениях. После смерти Николая Михайловича Котляревского (1828), мужа младшей из сестёр Голубевых Александры, она вышла в 1831 г. замуж за мелкопоместного дворянина Николая Дмитриевича Пыпина (1808–1893), имея на руках двух малолетних детей.[85] У Пыпиных родилось ещё восемь человек: Варвара, Александр, Полина, Евгения, Сергей, Екатерина, Петр, Михаил. Особо дружил Николай Чернышевский с Александром (1833–1904), который впоследствии стал профессором Петербургского университета, журналистом, историком литературы, академиком. Свидетельства Пыпиных, и в первую очередь А. Н. Пыпина, выраставшего почти в одни годы с Чернышевским, являются авторитетным биографическим источником, и мы не раз будем прибегать к ним в характеристике различных периодов жизни Чернышевского.
83
Палимпсестов Ив. Н. Г. Чернышевский. С. 554. Основные даты жизни и деятельности Г. И. Чернышевского собраны в работе: Захарова И. Е. Материалы к биографии Г. И. Чернышевского // Чернышевский. Вып. 18. С. 125–128.
84
Ляцкий Е. Н. Г. Чернышевский в годы учения. С. 50. В архиве фонда саратовской духовной консистории хранится выписка из метрических книг 1828 г. Саратовской Нерукотворённо-Спасской церкви, и здесь сказано о Н. Г. Чернышевском, что «восприемниками ему были: протоиерей Фёдор Степанович Вязовский, пензенской семинарии профессор г. Магистр Василий Сергеевич Воронцов, вдова протоиерейша Пелагея Ивановна Голубева». В копии же свидетельства, подлинник которого выдан Н. Г. Чернышевскому в 1846 г., фамилия В. С. Воронцова вычеркнута (ГАСО. Ф. 135. Оп. 1. Д. 1925. Л. 3, 5; Лебедев А. А. Николай Гаврилович Чернышевский (по неизданным материалам) // Русская старина. 1912. Январь. С. 91). Был ли В. С. Воронцов крестным отцом Н. Г. Чернышевского или имя его почему-либо вычеркнуто позже, установить не удалось. Однако всё же в одном отношении упоминание о профессоре Пензенской семинарии важно: оно свидетельствует, что Гаврила Иванович поддерживал связи с бывшими коллегами по Пензенской семинарии даже спустя много лет.
85
До второго брака у А. Е. Котляревской (Голубевой) было трое де тей: Любовь Николаевна (1824–1852), Софья Николаевна (1826–1827) и Егор Николаевич (1828–1892).
Выдавая свою младшую дочь за дворянина, П. И. Голубева сохраняла право на купленных её мужем крепостных крестьян. В завещании Г. И. Голубева был пункт, по которому «состоящие при доме моём в услужении по условию от г-на надворного советника Никиты Антоновича Дуборасова крестьяне, обозначенные именно в том условии, должны находиться <…> в непосредственном распоряжении означенной жены моей» (РГАЛИ. Ф. 1. Оп. 2. Д. 27. Л. 1). С замужеством Александры Пелагея Ивановна перевела на новую «дворянку» своих крепостных и накупила на её имя новых «орловских, саратовских и других». Об этом писала в воспоминаниях сама Александра Егоровна (Лит. наследие. Т. 1. С. 707–708). Введение в семью Голубевых Н. Д. Пыпина связано, несомненно, с теми же заботами Пелагеи Ивановны закрепить за семьёй владение крепостными.
В составленном 25 июля 1852 г. Формулярном списке Николая Дмитриевича Пыпина указано, что он имеет «родовое имение в Аткарском уезде в сельце Иткарке 1 душу мужеского пола», а у его жены приобретено в том же селе «19 душ мужеского пола и в г. Аткарске деревянный дом». Службу он начал 15 апреля 1824 г. канцеляристом в Тамбовской палате уголовного суда, перемещён в Саратовскую гражданскую палату 15 марта 1829 г. и в Саратове жил до 16 октября 1844 г. – этой датой помечен его перевод в Аткарское окружное управление письмоводителем. В январе 1846 г. по выбору дворянства определён заседателем в Аткарский уездный суд (ГАСО. Ф. 2. оп. 1. Д. 3033. Л. 5–10). Имел старшего брата Михаила Дмитриевича (род. 1805), который служил в Тамбове (с 1822 г. в палате уголовного суда), Саратове (с 1826 г. в палате гражданского суда), Аткарске (с 1831 г. заседателем уездного суда). Жена Мария Игнатьевна, дети Любовь (р. 15 сентября 1833 г.), Михаил (р. 12 сентября 1841), Варвара (р. 17 мая 1844 г.), Наталья (р. 22 августа 1846 г.), Сергей (р. 14 июня 1849 г.), Надежда (р. 11 февраля 1851 г.) (ГАСО. Ф. 179. оп. 1. Д. 861. Л. 456).