«Работай, девочка, работай,» — услышала Тереза в своей голове слова отца.
Так она и поступила. Полдня она просидела за пустым блокнотом не в силах написать ни строчки. Голова была пустой, а попытки как-то организовать мысленный процесс приводили к тому, что снова вспоминалась сцена в горах и весь последующий за ней ужас. Но потом почему-то вспомнился дым над Сингапуром. Тереза написала на листке «дым». Дым над Сингапуром был особенным. Он не уходил ввысь, не растворялся в облаках, а стелился над городом, закрывая его от солнца. А какие еще дымы она видела? «Дым от сигары отца» написала она в блокноте. Этот дым был другим. Однажды отец забыл свою сигару в блюдце после обеда. Тереза была одна в столовой и смотрела, как продолжает тлеть сигара, а над ней поднимается тонкий дымок, в котором при желании можно было рассмотреть фигуры причудливых существ. А еще был дым от костра, который они разводили по дороге из южных штатов на Запад. Тот поднимался мощными клубами, от того, что их работник размахивал над костром шляпой.
Тереза увлеклась и писала не останавливаясь. К концу дня у нее получилась сказка «Девочка и дымный человек», в которой она рассказывала про маленькую девочку, про неприятности в которые она попадает, а помогает ей дымный человек, которого можно всегда позвать на помощь. Для этого надо чиркнуть кресалом, зажечь трут, а потом задуть его. Тут же появится дымок, а из него выйдет дымный человек.
Закончив сказку, Тереза с трудом разжала пальцы, сжимавшие карандаш, и устало откинулась на спинку стула. Ей вдруг сильно захотелось есть. Она порылась в чемодане, нашла отцовские часы, которые взяла в дорогу, откинула крышку и посмотрела на циферблат.
«Вовремя,» — подумала Тереза, посмотрела на себя в зеркало и отправилась в корабельную столовую.
Сцена 12
«На другой стороне холмов располагался город, мешанина из собранных в кучу каменных жилищ с плоскими крышами. Все дома, как один, были выкрашены известью от чего были белы, как снег. В центре города располагалась скважина, и женщина в струящихся одеждах набирала воду в высокий кувшин, словно ожившая иллюстрация из Библии. А рядом шумел верблюжий рынок, где пятьдесят или даже больше этих бурых, нескладных животных, освобожденные от ноши, расположились на ночевку и своим ворчливым голосом выражали недовольство».
Тереза остановилась. Увиденное ею днем хорошо и точно отразилось на бумаге. Но что-то ей не нравилось. Только что?
«Для чего это все?» — вдруг пришла в голову девушке мысль.
Кто-то за завтраком прочтет мой текст, запивая его кофе или чаем. Причем от чая или кофе этот кто-то получит явно больше удовольствия. Ведь обжигающий край чашки с напитком вызывает больше чувств, а его приятная горечь дарит больше наслаждения. Как с этим тягаться ее тексту?!
«Но ведь так положено!» — постаралась сама себя убедить Тереза. — «Это же путевые заметки. Я должна об этом писать».
«А если бы я написала про происшествие в Коломбо?» — подумала Терезе, и тут же волна воспоминаний захлестнула ее.
Темные лица стражников, их, уже больше не казавшиеся красивыми, черные, чуть на выкате глаза. Отвратительный старикашка-гном. Ужасный шелест сабель, вылетающих из ножен. Грубые пальцы, ухватившие ее за руку. Побледневший Деклер. И ее полная беспомощность, и ужас от того, что сейчас может произойти.
«Что бы было, если бы я все это описала?» — подумала Тереза. — «Вместо путевых заметок?»
Если бы ей удалось перенести на лист бумаги хоть небольшую часть тех чувств, которые она испытала тогда, то, скорее всего, чай и кофе были бы побеждены.
Тереза усмехнулась. Она представила, как воображаемый, занятый завтраком ее неведомый читатель увидел бы в газете ее текст; как он стал в него вчитываться, забыв про еду, а потом еще и перечитывать, наполняя свою голову вопросами, следующими за эмоциями. Вот это да! Как такое возможно? Неужели это правда?
Тереза вздохнула. Никогда она такого не напишет. Почему? Она не могла объяснить. Это было бы невежливо. Не скромно. Словно постучаться в чужой дом с просьбой о помощи, не надеясь на нее. Наоборот, люди могут разгневаться и прогнать просительницу.
«А вот Энтони не стал бы думать «вежливо-невежливо», — пришло в голову Терезе.
Она вспомнила, как он стал ей помогать продолжить путешествие после той злополучной телеграммы из редакции. Придумал, как соблюсти приличия, создав фонд. Опекал ее на встречах с журналистами. А она взяла и просто уехала. Терезе стало горько и обидно за себя, и она заплакала.