— Белый дом,— сообщила телефонистка, словно предлагая сию же секунду соединить звонящего с президентом.
— Мне нужен мистер Кокрофт.
— Минутку, сэр.
В трубке щелкнуло, зажужжало, и скучающий женский голос произнес с лондонским акцентом:
— Приемная мистера Кокрофта.
— Говорит Рич Морган. Он мне звонил.
— Повторите, пожалуйста, фамилию, сэр.
— Морган.
— Вы бы не могли сказать по буквам?
— Кокрофт знает в ней все буквы,— терпеливо объяснил Морган.— Он мне звонил.
— Да-а…— Теперь в лондонском акценте звучало сомнение.— Попробую его найти.
— Начните с его письменного стола,— сказал Морган.— Мне известно, что у себя в кабинете он обычно сидит за столом.
В трубке хихикнули.
— Вы, значит, кто-то из репортеров?
— Ну, ладно, соединяйте,— сказал Морган.— Только прежде объясните: что такая милая девушка, как вы, делает в этом заведении? — Он вдруг ощутил себя хозяйном положения, остроумным, властным. Вот что значит расстояние.
В трубке снова хихикнули, но тут же в ней раздался голос Кокрофта:
— Да?
Это короткое слово выражало небрежное нетерпение, подчеркивало, что у говорящего есть другие, более важные дела, и на мгновение оно словно оглушило Моргана. Невольно он весь подобрался: Кокрофт явно решил его унизить. Ну, это мы еще посмотрим.
— Говорит Рич Морган,— внятно произнес он.— Вы мне звонили?
— Чтоб вам пусто было, Морган,— весело сказал Кокрофт в своей самой изысканной светской манере.— Опять вы нам подложили свинью.
Это прозвучало так оскорбительно, свысока, словно статья о предстоящем назначении Хинмена была всего лишь забавным пустяком.
— Ну, вам-то себя винить не в чем,— сказал Морган, напоминая Кокрофту, как тот старался ему помешать да не сумел.— Дурной вкус у вас всех там, наверху, вот что я вам должен сказать.
Его южный акцент усилился, слова сливались одно с другим — как всегда, когда он замыкался, уходил в себя.
— Ах так? — Кокрофт опять посмеивался, убежденный в безупречности своего вкуса.
— А Поль Хинмен?
— Ну, и что? Мне вот, например, не понравилось, что вы в своей статье вытаскиваете на свет старые сплетни. Это дело прошлое.
— Освенцим тоже.
— Совершенно с вами не согласен,— вдруг официальным тоном сказал Кокрофт, давая понять Моргану, что с приятельскими отношениями между ними покончено.— Поль Хинмен — один из самых способных людей в стране, тут, по-моему, спорить не о чем.— И как бы переходя от болтовни к делу, продолжал: — Я звонил, чтобы пригласить вас завтра ко мне в одиннадцать для небольшой неофициальной беседы. Мы с Полем хотим кое о чем проинформировать вас и еще двух-трех ваших… э… собратьев. О своих злодеяниях мы, вам, конечно, не расскажем, но все равно, думаю, разговор окажется для вас небезынтересен.
— Хинмен, разумеется, будет счастлив меня видеть.
— Мы это уже обсудили. Поль человек умный и не станет с первого шага портить свою репутацию. Он быстро ориентируется.
— Еще как! — сказал Моргай.— Насколько я понял, это не для публикации?
— Да, сугубо неофициально.
— Почему бы в виде исключения вам хоть раз не выйти в открытую?
— Не наш жанр,— отрезал Кокрофт.— Мы живем в опасном мире, Морган. А Поль теперь наш человек. Американский народ, я полагаю, вовсе не ждет, чтобы он… э-э… играл в открытую.
Морган понимал, что попал в самую опасную ловушку, какая только мыслима для газетчика. Он может пойти и выслушать то, о чем они желают поставить его в известность, или же может не ходить, и редакция его газеты узнает это из вторых рук. Морган уже давно не испытывал ни радостного волнения, ни глупой гордости, оказываясь в числе избранников, которых допускали на высшие уровни, где делалась политика. Он знал, что вблизи еще трудней отличить истинную суть событий от их внешней оболочки. Но пойдет он или нет, Кокрофт и Хинмен скажут все, что намерены сказать, не принимая на себя никакой ответственности. А если он пойдет, то по крайней мере — обычное его самооправдание — сумеет задать нужные вопросы.
— Ладно, я приду,— сказал Морган.
— Отлично. Отлично. И… э… Морган, в интересах страны, надеюсь… э… неужели, когда в дальнейшем речь зайдет о Поле, вам так уж обязательно копаться в прошлом?
— Совершенно обязательно,— сказал Морган.— Увидимся завтра в одиннадцать.
Он положил трубку, понимая, что дело безнадежно. Первые же недели пребывания Хинмена на новом посту сотрут все воспоминания о его прошлом. В том-то и сила Америки, что для нее не существует иного времени, кроме настоящего. А прошлое живет в сумерках души, и при всей его неизгладимости о нем лучше не говорить.