Машина Адама стояла на обочине шоссе, в нескольких минутах ходьбы от дома. Это был пропыленный старенький «седан» с помятым бампером, с трещиной в ветровом стекле и сломанной левой дверцей, которая не открывалась; на панели управления валялись дорожные карты, бумажные стаканчики, конверты.
— Этот драндулет — моя контора,— сказал Адам.
— Вы думаете ехать сегодня же?
— Если не будет поломки где-нибудь в горах, то к завтраку доберусь до Эшвилла. Завтра надо быть в суде.
— Мне тем более совестно вас просить, но вы не могли бы потратить лишних десять минут и съездить на кладбище?
Лицо Адама в отблесках приборного щитка оставалось непроницаемым.
— Могу, конечно.
Морган объяснил, как проехать через лес; Адам сказал:
— Бобби увел меня, Рич, не только, чтобы показать свою модель. Он рассказал мне про свою мать и про вас. Мальчик все знает и мучается.
Морган начал быстро придумывать правдоподобную ложь, но одернул себя: хватит вилять, сказал он себе.
— Да, я понимаю. Мне очень жаль. Но иногда приходится мучиться, ничего не поделаешь!
Машина въехала в лес.
— Эта женщина отравляет все, к чему ни прикоснется,— сказал Адам.
— Вы ее не знаете. Совсем не знаете.
Адам осторожно пересек ручей, и Морган вспомнил, как когда-то над «джипом» взлетел сноп воды и обрушился холодными брызгами на их головы — его и Андерсона.
— И откровенно говоря, Адам, не обижайтесь, но вы и Ханта знали плохо. Он был прав: вам выпала большая удача. Я тоже однажды пытался сказать вам это. Сказал, что вы знаете, кто вы такой. А Хант знал только, что он — сын Старого Зубра.
Лучи фар высветили деревья на вершине холма, под которым ряды плит с высеченными датами тщились знаменовать прожитые жизни.
— Ну, пусть удача,— сказал Адам.— Попробовали бы сами.
Морган безжалостно продолжал, глядя, как фары озаряют деревья, ограду, арку ворот:
— Хорошо, назовем это силой воли. Вы с рождения были созданы для серьезного дела, как клещи. А может быть, жизнь поставила перед вами столько практических задач и дала в ваше распоряжение столько инструментов, что, позволь вы себе пойти другой дорогой, вы сразу почувствовали бы, что заплутались, живете впустую. Ну, словом, вы знали, что от вас требуется, делали все, что было нужно,— и делали хорошо. Вот такой удачи Ханту Андерсону, по-моему, не досталось. Такой силы воли.
Машина всползла по склону и проехала под аркой. Лучи фар упали на каменное изваяние Старого Зубра, на укрытый цветами холмик. Морган вылез. Адам вылез следом за ним, не выключив мотора, и его урчание смешивалось с шепотом ветра в листве, когда они шли между надгробными камнями. Морган прошел мимо могилы Андерсона к каменным ногам Старого Зубра на незыблемом вечном пьедестале.
— В Ханте было немало от Старого Зубра, немало такого, что не согласовывалось со всем остальным — с тем, чего он ждал от себя, к чему стремился.— Морган пошарил во внутреннем кармане пиджака, где по старой репортерской привычке хранил запасной карандаш.— И все же он мечтал выявлять в человеке лучшее, а не худшее.
Морган опустился на колено и начал писать на пьедестале под словами И ВСЕГДА БЫЛ ЧЕЛОВЕКОМ.
— Может быть, идеал был слишком высок, но идеал этот он создал для себя сам, и может быть, лучше, чтобы идеал был слишком высоким, чем слишком низким. Мне кажется, он дал Старому Зубру хороший бой.
— Что это вы делаете?
— То, что надеялся сделать Хант, как он сказал мне в одну давнюю ночь. Правда, тогда он не думал, что это будет относиться и к нему самому.
Морган выпрямился. Под выбитой в граните эпитафией карандашом, блекло и криво, он написал: КАК ВЫ.
— А позволительно ли портить могильные памятники?
— Не беспокойтесь,— ответил Морган, глядя снизу на каменные ладони, на мраморные глаза.— Время все сотрет.
Адам подвез Моргана к «Зеленому листу» и отъехал, резко переключив передачу — с неодобрением, как показалось Моргану. Морган поднялся к себе в номер, позвонил в редакцию и в самый последний миг перед сдачей номера в набор успел продиктовать сообщение о том, что губернатор, по всей вероятности, назначит в сенат Соединенных Штатов вдову Андерсона Ханта. Кушайте на здоровье, Мертл Белл, подумал он и уснул, как убитый.
Рано утром он поехал на такси в аэропорт и успел на утренний рейс. Погода была вполне летная, но самолет делал до Вашингтона две посадки, и к концу рейса желудок и челюсти Моргана ныли от напряжения. Однако он чувствовал, что готов схватиться с главным редактором. Ведь он — настоящий газетчик, немалая ценность; можно будет даже предъявить ультиматум и посмотреть, как им это понравится. Вон старик Барстоу посеял в Пентагоне свару, того гляди головы полетят; пожалуй, он и это сунет главному под нос. И Келлер получит прибавку, черт побери. Ну, а Энн и Ричи, что ж, сегодня вечером он поведет Энн куда-нибудь поужинать и посмотрит, не удастся ли начать все с новой страницы, хотя бесчисленные прежние новые страницы и ужины не слишком обнадеживали. А в воскресенье играют «Янки»; Ричи будет в восторге — он ведь, пожалуй, единственный болельщик в мире, который считает «Вашингтонских сенаторов» первоклассной командой.