Женщина зевает, делает глоток ледяного чая.
— Как же вы кораллы в лаборатории выращиваете?
— Мы импортируем образцы из разных частей света и подвешиваем их на ниточках в специально обогреваемых бассейнах. А потом ждем, пока полипы и водоросли не размножатся.
— Увлекательное занятие, — произносит женщина.
— Скажите об этом Национальному фонду поддержки науки. Благодаря правительственным сокращениям расходов мы едва не теряем все свои гранты на исследования. А это значит, что мне, вероятно, к концу года придется закрыть лабораторию.
Нога женщины перестает дрожать.
— А предположим, кому–нибудь захочется ввозить в Штаты кораллы — отсюда, с Багам? — спрашивает она. — Это можно будет сделать?
— А почему нет? — отвечает Фаустман. — При условии, что багамское правительство разрешит.
Женщина ставит стакан чая на стол и ледяными кончиками пальцев касается руки Фаустмана.
— Я знаю на острове одного человека, с которым вам нужно познакомиться, — говорит она.
Разволновавшись от интимности ее прикосновения, Фаустман начинает рассказывать о новой книге, которую сейчас пишет, книге о злоключениях коралловых рифов — это четырехсотстраничный лабиринт аннотаций и редактуры, который, благодаря маниакально–навязчивой природе научных исследований вообще, сейчас занимает его дипломат вместе с приманкой для рыбы–лисицы. Женщина перебивает его — улыбкой, мягким нажатием кончиков пальцев. Ее зовут Беатрис, она редактор карибского отдела в нью–йоркском туристическом журнале, а на острова летит к друзьям.
— Беатриче, — говорит Фаустман. — Она была музой Данте. Его идеалом женщины.
— И божественно свела его с ума, насколько я слышала.
— До самых стихов.
— Правда, в кино ее могла бы сыграть Эмма Томпсон?
— Да, в самом деле, — спохватывается Фаустман.
— Я кино обожаю, — говорит женщина.
По пути вниз на посадку двадцать минут спустя они лицом к лицу сталкиваются с фреской на лестнице.
— Вот вам карикатура, — говорит женщине Фаустман.
— Я вижу Колумба, — отвечает она, — который надвигается на дикарей. Совсем как в «Нэшнл Гео».
— То, что вы видите, — жульничество. Колумб предаст этих индейцев, отправит их на судах работорговцев на рудники Эспальолы.
— Вы думаете об истории, — смеется в ответ Беатрис, — а я — о том, как возбуждает голая грудь.
Желто–голубой «Конвэйр» отрывается от земли и набирает высоту над круизными лайнерами у Причала Принца Георга, пролетает над Райским островом и, забираясь все выше, заваливается к северо–востоку, прямо над бирюзовым морем. Фаустман и Беатрис сидят на последнем ряду, сразу за пульсирующими турбинами, и обсуждают, какие эпизоды можно вставить в сценарий, который она собирается писать.
— Мне хочется, чтобы действие происходило на Багамах, — говорит она.
— А смысл в чем? — спрашивает Фаустман.
— А смысл в том, чтобы слинять из этой глянцевой туристической хренотени, пока у меня не наступила передозировка от красот и восторгов коралловых рифов, которые вам так хочется спасти. Мой главный редактор каждый месяц вынуждает меня кропать столько хвалебной тошнотины о «Клубе Кариб», что и крокодил захлебнется.
— Нет, я имею в виду, о чем фильм будет?
— Может быть, что–нибудь историческое. Есть предложения?
Предложение у Фаустмана такое: начать с конкистадоров, они грабят деревушку, мужчин — в цепи, женщин насилуют. А следом — долгий план: на волнах в кильватере судна работорговцев покачиваются тела самоубийц, бросившихся с борта.
— Слишком трагично, — говорит ему Беатрис. — И слишком давно.
Фаустман размышляет о том, что в первой главе его книги о коралловых рифах рассказывается о медленном накоплении кальциево–карбонатных отложений, которые через целую уйму времени стали превышать три мили в толщину.
— А если начать с Пиратской Республики в Нассау?
— Если вы хотите предложить тех пиратов, которые своих жертв по доске над морем заставляли ходить, то это уже много раз показывали.
— Тогда, боюсь, идеи кончились, — признает Фаустман.
— Попробуйте свободные ассоциации. Вам известно, что кроме мужчин были еще и женщины–пираты?
— Нет. Я этого не знал.
— Как насчет пиратов–лесбиянок?
— Да, об этом я не подумал.
— Срывают с испанских грандов сапоги с бриджами и насилуют их рукоятками кортиков.
— Звучит довольно дико, — небрежно произносит Фаустман, точно ведет такие беседы постоянно.