— Это я вас расшевелить стараюсь. Что приходит вам в голову, когда я говорю: герцог и герцогиня?
— Виндзор и Уоллис. Они провели здесь все военные годы, когда он губернаторствовал на Багамах.
— Да забудьте вы о реальности хоть на минутку. Отдайтесь на волю волн.
— У меня мозг не так плывуч, как ваш.
— Представьте себе: герцог за руки и за ноги привязан к кровати в Доме Правительства. Спросите себя — что он делает в таком неудобном положении?
— Что он делает в таком неудобном положении?
Беатрис вздохнула.
— Он же в групповой оргии! С одной стороны — шофер, с другой — фрейлина, а деловая герцогиня всем заправляет. Приказывает всем, что делать и когда меняться партнерами.
— Похоже на порнографию.
— А мы стремимся к развлечениям для взрослых — но с концепцией. Смесь секса и истории.
— Вы имеете в виду — секс как история?
— Ну, наконец–то сообразили, — улыбается Беатрис.
Фаустман решает наилучшим образом воспользоваться такой оценкой, поскольку обзор его собственной личной жизни за последние шесть лет мало что дает. Жена ушла к ихтиологу, проворно делавшему карьеру в Скриппсе, и главными моментами у Фаустмана за эти годы были лихорадочная случка на лестнице с одной из его выпускниц, семейный уикенд, проведенный с матерью другой студентки, и спорадические свидания с несчастной женой коллеги из отдела прибрежных течений. Он что угодно готов отдать за то, чтобы отбросить свою академическую сдержанность, самоуверенно склониться к обнаженному уху Беатрис и прошептать что–либо достаточно похотливое, чтобы разбередить ее явно сладострастную душу.
Самолет уже начинает снижаться. По левому борту в иллюминатор уже видны белые крыши Испанских Колодцев, справа — тощая голень острова Течения, под ними — опасные на вид рифы.
— Если б мы летели дольше, в сценарий можно было бы побольше сцен вставить, — говорит Беатрис. — Например, что у герцогини есть любимое занятие: пока ее употребляет шофер, смотреть, как фрейлина обрабатывает герцога.
Фаустман, лишившись дара речи, не сводит глаз с ее упакованного в позолоту бедра, воображает развитие всевозможных сценариев и тихо радуется, что он сидит, а не стоит.
— А как вы отнесетесь к тому, что мы продолжим за выпивкой и обедом? — спрашивает он. — Выпьем в «Коувсайде», пообедаем в «Бэйвью»? А если захочется жареного — то в «Анжелике»?
За иллюминатором ослепительно сияют на солнце широкие песчаные отмели Северной Элевтеры, где Фаустман планировал устроить себе передышку от созерцания массового уничтожения кораллов рыбаками, вооруженными хлорной известью, где собирался ждать затаив дыхание, пока не появится, точно призрак в прозрачной, как джин, воде, рыба–лисица — тонкая на вид, словно блик солнца, который сама же и отражает. Тем не менее, то, о чем он мечтает сейчас, уже имеет мало общего с торпедообразными тенями, подплывающими к нему под покровом воды, захлестывающей отмели. Он видит себя и боттичеллиевскую Беатриче — в экстазе под простынями, в комнате, где душно от аромата розовых гибискусов.
— Великолепно, — отвечает Беатрис. — Я вам позвоню, как только доберусь до своих хозяев.
— Я остановился в одном из коттеджей на Виндсонг–Бич, — сообщает ей Фаустман.
Самолет приземляется под пронзительный визг колес, за которым следует рев обратного хода турбин. Подкатывая к желтому саманному зданию с облупившейся краской, которое служит здесь аэропортом, он проезжает мимо разграбленного остова «ДС-3», задравшего нос к небесам у самой рулежной дорожки, точно готового ко взлету.
Полицейский в темно–синих брюках с лампасами и безупречно–белой гимнастерке ставит штамп в паспорт Беатрис, а потом отмахивается: проходите. То же самое он проделывает с Фаустманом. Тот, не спуская глаз с ее волнообразной походки, плетется следом, точно вьючный мул. Выйдя из аэропорта на улицу, они забираются на заднее сиденье побитого «бьюика», и такси, подскакивая на ухабах, везет их милю по корявому асфальту к известняковым причалам, а там видавший виды катерок уже поджидает их и остальных путешественников. Вскоре бак начинает подбрасывать к небесам, и они мчатся через всю гавань к Данстертауну, разбрызгивая татуировки морской пены и таща за собой ослепительные длинные волны. Зыбь и рев пары навесных движков «Ямаха» не дают разговаривать. Фаустман наблюдает, как Беатрис подбрасывает вверх и швыряет вниз, точно она скачет на норовистой лошадке, и успокаивает бурю в собственной груди, воображая, как в морских глубинах размахивает своим веером Венера.
Десять минут спустя катер причаливает к площадке лестницы у розового здания таможни на Правительственном Пирсе Данстертауна. Как обычно, собралась небольшая толпа — портовые грузчики, водители маршруток, мальчишки на великах, несколько туристов в шортах и шляпах от солнца. Фаустман узнает одного таксиста: мрачнолицего мужика, которого все зовут Сержантом, — и отвечает на его суровый кивок. Рядом на корме стоит Беатрис и смотрит на «мерседес», остановившийся на вершине лестницы. Шоферу, здоровенному чернокожему в охватывающих лицо темных очках, уже передают ее багаж. Вот она улыбается Фаустману, кладет руку ему на плечо, а другую отдает в массивную лапу, протянутую с причала этим громилой. Она быстро протискивается мимо него, ступив на сушу, и сандалии на высоких каблуках, одна за другой возносят ее захватывающие ягодицы на вершину лестницы. Плавно скользнув мимо внезапно расплывшегося в улыбке Сержанта, она идет к «мерседесу» и, пока Фаустман нашаривает в бумажнике три купюры по доллару, чтобы заплатить лодочнику, исчезает внутри. Фаустман еще роется в кошельке, ошарашенный тем, как золотая задница уплывает от него, точно закат по волнам, и тут кто–то хлопает его по локтю. Лодочник хочет денег.