Наверно, англичане к этому времени поняли, что Мате не такой уж почитаемый владыка, какого пытался изображать, но по примеру Блая они все еще верили, что Ту, юный сын Мате, — законный и суверенный повелитель всего Таити. И как только они расположились у своих радушных и услужливых хозяев, все шестнадцать отправились в бухту Тоароа, чтобы засвидетельствовать свое почтение Ту. С помощью верного Хитихити, который был главным оратором и церемониймейстером, они заверили Ту в своем глубочайшем уважении, по таитянскому обычаю сбросили с плеч надетые для этого случая лубяные накидки, после чего вручили Ту скобяные товары в широком ассортименте и (видно, по совету все того же Хитихити) грозных идолов, захваченных на Тупуаи. В заключение они выстроились в три шеренги, каждая из которых по очереди приветствовала юного вождя салютом из мушкетов. Понятно, все это произвело огромное впечатление на семилетнего Ту, и он благосклонно пожелал им чувствовать себя на Таити как дома. А его дядюшка Ариипаеа устроил роскошный пир и одарил их участком земли, втайне надеясь заманить еще несколько англичан в Паре.
Но совершенно пренебречь Мате было бы грубой бестактностью, а поскольку тот все еще трусил и не решался приехать в Матаваи, англичане на следующий день послали на полуостров Таиарапу делегацию во главе с честолюбцем Черчиллем. Тот выполнил свою дипломатическую миссию и вернулся через две недели вместе с пресловутым телохранителем Мате, англичанином с невыразительной фамилией Браун. Новоявленный соотечественник сообщил, что его по собственному желанию месяц назад оставило здесь шведское военное судно, и принялся расписывать удивительные подвиги, коими изобиловала его жизнь. В частности, он будто бы служил сержантом морской пехоты в Портсмуте, был офицером армии печально известного индийского султана Хайдара Али, даже командовал судном, которое сам захватил, прежде чем — непонятно почему — согласился на должность рядового матроса на бриге его величества шведского короля «Густав III». Многое из того, что рассказывал Браун, было явной небылицей, но в одном он не соврал: он действительно прибыл на Таити на судне под шведским флагом. Этот визит долго оставался загадкой для всех историков Южных морей, но недавние исследования показали, что речь шла о военной экспедиции, одобренной Густавом III, которую снарядил и оплатил английский коммерсант Джон Генри Кокс. С 1788 года Швеция опять воевала с Россией, и Кокс вызвался нанести удар русским в спину, разорив их торговые фактории на Аляске и Камчатке. Разумеется, этот сверхоптимистический прожект был для русских не опаснее, чем комариный укус для слона, да Кокс и не особенно старался выполнить свой замысел. Исход экспедиции нас не занимает, зато интересно отметить, что Кокс, который, понятно, ничего не знал о мятеже, на пути к Таити хотел высадиться на Тупуаи, как раз когда люди Крисчена строили там крепость. Но близилась ночь, дул встречный ветер, и, сделав два неудачных захода, он пошел дальше, так и не увидев мятежников и упустив неповторимую возможность обеспечить себе пусть скромное, но достаточно прочное место в истории английского флота.
Позже Поино (он был наделен немалой долей здравого смысла) без ведома Брауна показал Моррисону письмо, подписанное Коксом и адресованное всем капитанам, которые будут заходить на Таити. В письме коротко и ясно говорилось, что Браун порезал ножом другого матроса на борту «Густава III» или «Меркурия», как еще назывался корабль, — и в наказание был оставлен на Таити. Большинство моряков с «Баунти» сразу невзлюбили Брауна, и они облегченно вздохнули, когда этот буян возвратился на Тапарапу, чтобы продолжать быть телохранителем и военным советником Мате.
Прошло больше месяца, как англичане высадились на Таити, так что у них было время поразмыслить о своем положении и разработать планы на будущее. Надо думать, больше всех тревожились за свою судьбу девять активных участников мятежа. Сколько бы они ни успокаивали себя тем, что Блай никак не мог добраться живым до Англии, нетрудно было сообразить, что рано или поздно адмиралтейство пошлет военный корабль на поиски пропавшей экспедиции. Всего умнее было бы по примеру Крисчена поскорее подыскать себе уединенный островок подальше от Таити; на пироге можно уйти достаточно далеко. И, однако, никто из мятежников не думал об этом. Объяснить это можно только тем, что их поразил очень распространенный среди попадающих в Южные моря недуг, который один остроумный журналист назвал «полинезийским параличом» и который выражается в полной неспособности сделать несколько шагов, чтобы подняться на борт корабля, идущего домой.
Первым из шестнадцати «таитян» решил убраться с острова, как ни странно, лоялист Моррисон. Хотя ему не меньше, чем его товарищам, была по душе приятная и беспечная жизнь, он вдруг вбил себе в голову, что его долг построить лодку и идти на Тимор или Яву, а оттуда добираться до Англин. Для начала он поделился своим замыслом с двумя плотниками-лоялистами. Почему-то они нашли этот безрассудный план превосходным и обещали свою поддержку. Конечно, втроем они не могли справиться; нужно было и мятежников привлечь, чтобы что-нибудь получилось. Моррисон великолепно понимал, что те вряд ли загорятся желанием помочь ему и прочим лоялистам вернуться в Англию и — вольно или невольно — предать их. И он объявил, будто задумал построить лодку просто так, чтобы можно было совершать увеселительные поездки на другие острова по соседству. Видимо, безделье всем надоело, потому что сразу же нашлось десять помощников. Никто из них не раскусил подлинного замысла Моррисона — должно быть, потому, что он был уж очень несуразным.
Моррисон не мешкая разбил людей на группы, и закипела работа. Даже Браун заинтересовался настолько, что прибыл с Таиарапу поглядеть. Как и следовало ожидать, он уже через несколько дней счел и это занятие настолько обременительным, что всем на радость снова убрался восвояси.
Сила привычки, как известно, велика, и мало-помалу судостроители опять втянулись в столь знакомый им корабельный распорядок: установили вахты, торжественно поднимали английский флаг утром и спускали его вечером. Одновременно Моррисон начал вести вахтенный журнал, в котором описывал все происходящее так же добросовестно, как Блай в своем судовом журнале. Все же судостроители чувствовали, что им чего-то не хватает, и наконец сообразили чего именно: воскресного богослужения. С той поры они старательно молились богу по воскресеньям, и «сразу все стало на свои места», как метко выразился Моррисон. Правда, корабельный распорядок был восстановлен не полностью, но англичане не замедлили возродить еще один флотский обычай. В Матаваи со всех концов собирались любопытные таитяне, и кое-кто из них не мог устоять перед соблазном стащить какой-нибудь инструмент. И Моррисон, верный традиции, лично подвергал их телесному наказанию, привязав виновного к дереву. Так что основательно ошибаются те авторы, которые всерьез изображают решение мятежников вернуться на Таити как руссоистское бегство от отвратительной искусственной цивилизации к простой естественной жизни, какую вели благородные дикари Таити. Скорее всего необразованные моряки, среди которых было немало неграмотных, вообще никогда не слыхали про Руссо.
Понятно, судостроители-самоучки столкнулись с большими трудностями. Их таитянские друзья великолепно делали пироги и охотно помогли бы нм, но ведь Моррисон и его друзья задумали построить судно, какого еще не видели на Таити. Таитянские лодки — будь то узкая пирога с балансиром или две пироги, прочно соединенные вместе, — «сшивались» крепкой лубяной веревкой, которая продевалась в отверстия, пробуравленные вдоль края доски. Проще всего было сделать двойную лодку по таитянскому образцу, однако англичане хотели непременно построить шхуну с обшивкой внакрой, так что пришлось им обходиться своими силами. Другая трудность заключалась в том, что за подходящим лесом надо было ходить далеко в горы. Третья трудность — отсутствие достаточно большой пилы, без которой они не могли изготовить длинные доски. Правда, тут уж выручили таитяне — не пилой, а своим поразительным умением раскалывать мощные стволы каменными клиньями и полировать полученные доски шероховатыми обломками коралла. И, наконец, вначале работа тормозилась из-за того, что у Коулмена не было кузнечного горна. Проявив немалое терпение и изобретательность, он сложил горн из камня и глины; после этого дело пошло на лад.