— Разве это не правда?
Платон промолчал.
— Стешка и не прячет, что любит тебя.
— Я пойду, — поднялся Платон. — А ты, Галина, поступай как знаешь. Не маленькая. И у Мостового есть голова на плечах.
— Я люблю его, — прошептала Галина. — Люблю…
— Ты сказала ему?
— Нет. Об этом никто не должен знать, а то как пойдут болтать… Не за себя боюсь…
Платон только теперь понял, как выросла сестра. Быстро проходят годы…
27
Дмитро лежал на узеньком топчане, уткнувшись лицом в подушку. Его раздражало все, что происходило в смежной комнате. Приглушенные голоса Бунчука, Коляды и матери сливались в назойливое бормотание.
Вошел со двора отец и неестественно громко рассмеялся. Звякнули рюмки.
— Будем!
— Если бы вы знали, что я сейчас услышал! Комедия, и только, хе-хе-хе, — залился смешком отец.
— Что же вы услышали? — смачно чавкал Коляда.
— Берите, берите вареники и цыплятками угощайтесь, — приговаривала мать.
— Стою я, значит, возле забора, а они идут вдвоем. Надежжжда, налей еще пахты.
Отец никогда не скажет «Надия» или «Надя», а всегда как напильником проведет: «Надежжжда»… А мать сейчас скажет: «Пей, пей, не купленная…»
— Пей, пей, не купленная, — услышал Дмитро из-за дверей. Он натянул на голову одеяло и от лютости застонал.
Как теперь посмотреть в глаза Платону, Снопу? Что он скажет Стешке? Трус, никчемный трус… А тогда, когда падал на пахоте, догоняя Платона, клялся себе жить по-иному… И этого запала не хватило не только для борьбы, но даже для того, чтоб просто сказать правду. Испугался отца.
Старому Кутню не надо было разжевывать. После звонка Бунчука он приехал в райком и забрал ошалелого Дмитра домой.
— Сиди и не рыпайся, — приказал он.
— Но я должен быть на бюро, тату.
— Обойдутся без свидетелей… И не тебе выступать против Коляды! Слышишь? А если вызовут, то скажешь, что Коляда ничего не говорил о той кукурузе, — поучал Кутень.
— Нет, он говорил. Это обман…
— Ты мне в политику не лезь! — завизжал Василь Васильевич и сам испугался своего голоса. — Это не наше дело. Выступишь против, голову быстро свернут…
— А я пойду! — Дмитро ступил шаг и почувствовал, как маленькие отцовские кулачки уперлись ему в грудь.
— Не пущу! — Отец хватал его за руки. — Ты в могилу меня загонишь! Надежда! Надежда!
Дмитро вырвался из отцовских рук, тот пошатнулся и упал на топчан.
— Отца родного бьет, боже мой! — вбежала перепуганная мать.
— Я тебе покажу! — Подбодренный визгом жены, Кутень вскочил с топчана и несколько раз ударил сына.
Так всегда заканчивались семейные сцены в доме Кутней. И Дмитро никогда не мог побороть в себе страха перед отцом. Униженный, он склонился на стол и заплакал. Как он ненавидел себя за эти слезы!
— Сердце, сердце… Воды… Надежда… И это родной сын, ой, помру… — стонал отец.
Зазвонил телефон. Кутень взял трубку.
— Тебя, Митя, Бунчук вызывает в райком. Иди, только не забывай, сын, что мы с тобой люди маленькие… А меня прости. — Кутень смахнул слезу. — Я же о тебе думаю… Петр Иосипович пообещал работу тебе в Косополье, он и в институте может слово закинуть. Как говорят, покорный телок двух коров сосет.
В кабинете секретаря райкома Дмитро не заметил никого: он видел перед собой только грустное лицо Бунчука…
А сейчас он слышал его смех.
Бунчук в самом деле даже дрожал от смеха, слушая Кутня. А Василь Васильевич смаковал:
— Я, говорит, его люблю, и он, говорит, меня без памяти любит. А Платон ей говорил: «Молодец. Самого секретаря райкома обкрутила. Теперь он наш».
— Вы только подумайте, чтоб девушка среди ночи сама на квартиру приходила к мужчине! — Как в молитве, сложила руки Надежда Владимировна.
— Получается, что и в тех анонимках была правда. Помните, Петр Иосипович? От людей не спрячешься, — шепелявил Коляда.
— Да, писали, что Мостовой в гречку скачет[6], — вспомнил Бунчук.
— Нашел бы уже себе какую-нибудь вдовушку. А то связался с девчонкой, — покачивал головой старый Кутень.
— За такие дела по головке не гладят, — задумался Бунчук. — А сколько ей, Коляда?
— Да уже восемнадцать…
— И о чем там в техникуме думают, куда смотрят? Разврат! Я до них доберусь! — Бунчук отодвинул рюмку.
— Девушка, может, и не виновата, — угадал мысли Бунчука Кутень. — Ее Платон подсунул Мостовому. А тот не обойдет… Говорят, что весной к какой-то артисточке каждую ночь ездил…