Меланка открыла Дмитру двери и отшатнулась:
— Где это ты так вывозился?
— Был в поле… Роса…
Пока он умывался, Меланка поставила на стол ужин, — глиняную миску с блинами и сметану. Кутень выпил рюмку водки и рассмеялся:
— Живой!.. Ха-ха-ха…
— Сдурел. — Меланка сняла с вешалки платок. Она лишь сейчас заметила, что стояла в одной рубашке.
Уплетая блины, Кутень пожирал глазами заметно пополневшую Меланку. У нее были пышные груди и почему-то подозрительно выдавался живот… «Сейчас еще выпью водки и подойду к ней, обниму… Как хорошо быть живым! Нет, пусть она пойдет в ту комнату, а я приду. Не прогонит… Никто ж не узнает…» Ему так хочется женского тепла…
Кутень слышал, как Меланка, что-то шепча, укладывалась спать. Сердце бешено билось в груди Дмитра, пересохло в горле. Он выключил свет и подошел к дверям… «Ну, смелей. Ты же мог быть мертвым, а сейчас живой… Плюй на все и радуйся жизни…» Застучало в висках, перехватило дыхание, и Кутень упал на кровать к Меланке.
— Ой! — вскрикнула она и прикрылась подушкой.
— Это я, Меланка… Замерз, погреться хочу, — холодные пальцы дотронулись до ее бедер.
— Уйди, стервец!
Меланка соскочила с кровати и выволокла Дмитра на кухню. Прежде чем он опомнился, молодица схватила ухват и огрела им перепуганного насмерть квартиранта.
— Ах ты, слепой щенок! Да я ж тебя в узел завяжу и на помойку выкину! — И опять ухватом — хрясть. Сломался.
— Я хотел спросить… где спички… А вы подумали… — всхлипывал где-то в углу Кутень.
Меланка включила свет и, размахивая сломанным ухватом, вытолкала Дмитра на середину хаты.
— Спичек ему треба! Разве я их в пазухе ношу? Я тебе как засвечу, так света божьего невзвидишь!
Меланка помахала ухватом и, наверное, для завершения воспитательной работы еще раз огрела Кутня по плечу.
— А теперь, сучий сын, ложись спать и чтобы утром ухват был исправный!
Засыпая, Кутень подумал, что лучше бы он лежал сейчас на дне Русавки…
Утром Меланка и словом не обмолвилась о ночном происшествии, и Дмитро был ей за это благодарен. Он долго возился с ухватом, не решаясь зайти в хату. Меланка позвала его завтракать. Стол был застлан белой скатертью, на ней — нарезанный свежий хлеб, лук, яичница.
— Садись. — Меланка поставила бутылку самогонки и налила две чарки. — Выпьем на прощанье, Дмитрий Васильевич.
— На какое прощанье? — не понял Кутень.
— На ваше. Позавтракайте и идите с богом, — уже обращалась на «вы».
— Куда?
— Куда сами знаете. Ешьте, ешьте. Вот я уже и ваши вещи сложила, — указала на чемодан.
— Но я же вам платил исправно, Меланка… А за вчерашнее извините, пьяный был…
— Не знаю, но я вам не прощаю… Считаете, что если вдова, то не человек? Я семнадцать лет была верной своему убитому Гнату… Лезли многие… и с погонами, и с портфелями, и наши с кнутами… И такие, как вы… Лезли, но вторично никто не переступал порога моей хаты… Я их ненавижу всех и вас тоже… После моего Гната только один человек мне сказал ласковое слово… Плохой, маленький человек, и я полюбила его, женатого. Теперь от него ребенка ношу… Закусывайте, Дмитрий Васильевич. — Меланка придвинула сковородку с яичницей.
— Я не хотел оскорбить вас, Меланка.
— Я вам еще два рубля должна, возьмите. — Меланка положила деньги. — Позавтракаете, закроете хату и ключ под стреху спрячьте… И еще вам скажу: если с людьми придется жить, то не ставьте себя выше, а кого-то ниже, потому что все люди одинаковые, только судьбы разные… Вы вот на агронома выбились, тато ваш — на директора, а мой Гнат голову сложил. И он мог быть агрономом… Гнат меня в обиду не дал бы…
Меланка говорила спокойно, будто не о себе, а о ком-то другом. Разве мог знать Кутень, что эти мысли уже давно оплаканы ею в тысячах ночей? Теперь они ушли в прошлое. Им на смену родились новые тревоги и надежды.
Меланка попрощалась, взяла тяпку и пошла в поле. Кутень закрыл хату, спрятал чемодан в хлеве и, трусливо озираясь по сторонам, направился к конторе колхоза…
Он подчеркнуто уважительно здоровался со встречными, шел, прижимаясь к заборам, будто не хотел никому мешать ходить по земле.