«Дорогой Платон!
Я не могу больше оставаться здесь. Ты сам понимаешь почему. Прошу тебя только поверить мне, что я ни в чем не виновата. Я уезжаю потому, что не могу перенести этот стыд и не хочу, чтобы из-за меня позорили Мостового. Не разыскивайте меня. Я взрослая и найду свою дорогу. Работы я не боюсь, да и людей хороших много на свете. Устроюсь и напишу. Помнишь, ты когда-то говорил мне, что не будешь суровым судьей? Привет всем. Целую крепко. Ваша Галина».
Долго сидела Галина над другим письмом, хотя и написала всего несколько строчек:
«Александр Иванович!
Мы с вами больше не увидимся. Когда вы получите это письмо, я буду уже далеко. Из-за меня, из-за каких-то злых людей вам придется, наверное, еще много пережить. Но я ни в чем не виновата. Я счастлива, что была вашим другом. Теперь смотрю на мир такими же глазами, как и вы. И хочу видеть вокруг только прекрасное. Прощайте».
…Галина подошла к окошку кассы:
— Куда идет первый поезд?
— Скажем, скажем, усе скажем. Вам куда треба?
— Мне… мне… в Луганск, — назвала почему-то этот город Галина.
— Ого, куда собралась! — стукнул компостером кассир.
Из окна вагона Галина увидела далекие огоньки Косополья и прощально махнула рукой.
34
Стешка боялась гудка. Когда он, разрывая тишину, повисал над Косопольем, она затыкала уши и не могла дождаться, пока умолкнет этот рев. Каждое утро, когда начинала выть сирена, Василь Васильевич Кутень будил своих домочадцев:
— Надежда, пора свиней кормить…
Стешка из соседней комнаты слышала, как он шлепал обутыми на босу ногу калошами, и натягивала на себя одеяло, потому что знала: сейчас он войдет. Кутень в самом деле заходил, бесцеремонно рассматривал Стешку и кряхтел:
— Спят, все спят… А свиньи есть хотят. А куры есть хотят.
— Так накормите! — Стешка поворачивалась лицом к стенке.
— А ты что, устала? Когда пасла скот, то уже на рассвете по полям бегала, — размахивал он маленькими руками, — а здесь паненкой стала… Надежда, ты видишь, какая у нас барыня сосенская появилась?
Стешка поднималась и помогала свекрови по хозяйству. Старый Кутень шел на работу, и до обеда в хате было спокойно. Вечером приходил или приезжал из Сосенки Дмитро; Стешка расспрашивала его о сельских новостях, о подругах. Старый Кутень, поужинав, брал газеты и изучал телевизионную программу:
— Сегодня не включать. Какой-то балет будут передавать…
— Это же интересно…
— Нечего портить, оно гроши стоит, — отвечал Кутень.
В этот вечер передавали концерт польской эстрады, и Кутень выключил телевизор, старательно накрыв его ковриком.
— Что они мне ляжки показывают, тьфу! Надежда, принеси-ка пахты…
Вошел Дмитро — мокрый, в грязи.
— Чего ты, сын, вырвался из села в такой дождь? — забегала вокруг него Надежда Владимировна.
— К жинке прибежал, — хихикнул Кутень, — еще молоко на губах не обсохло, а оно женится… Обождали бы, пока институт закончит да в люди выбьется, так нет… Ох-хо-хо… Она — тут, он — там… Ты не можешь хоть через день ходить? Сапог не напасешься.
— Больше не пойду, — сказал Дмитро.
— Это почему же? — насупился Кутень.
— Не хочу посмешищем быть.
— Ты агроном, а не посмешище! — крикнул Василь Васильевич, оскорбленный за престиж своей фамилии.
— Какой из меня агроном, отец? — загрустил Дмитро. — Все делается без меня. Никто ничего не спрашивает. Хожу по полям как неприкаянный…
— А как же они без агронома? Агроном сейчас везде в почете!
— Там есть агроном. Что он скажет, то и делается… Все в рот ему смотрят.
— Кто? Откуда взялся?
— Гайворон. Разве ты не знаешь?
— А Коляда? Я ему позвоню, я пойду к самому…
— Да и Коляду, отец, никто не слушается…
— Как не слушаются? Что за анархия? Иди в райком!
— Сегодня приезжал Бунчук… на правление. По плану надо было засеять четыреста гектаров пшеницы, а Гайворон собрал коммунистов, поговорил, и засеяли шестьсот, — рассказывал Дмитро. — Ну, я узнал об этом и позвонил Бунчуку…
— Правильно! — похвалил, сына Кутень.
— Ну, Бунчук приехал и начал кричать на Гайворона. А Гайворон позвал Горобца и говорит: «Читай цифры товарищу секретарю…» Горобец начал читать: пшеница с гектара дала в среднем колхозу по тридцать шесть центнеров, кукуруза — по двадцать два… Бунчук послушал-послушал и поехал… А я тоже написал заявление…
— Почему же ты сторону Гайворона не держал?