— Я поеду с Васьком.
Васько уже давно подготовил голубую тележку: наложил свежего сена и застлал лучшим ковриком. Наташа села. Буланая лошаденка не торопясь потянула голубую тележку за село. Васько дал слово Платону, что не будет плакать, прощаясь с Наташей, но слезы катились сами.
Люди молча шли за тележкой. Подъехали к вертолету.
Пилот открыл дверь, и врач пригласил Наташу и Ольгу Аркадьевну сесть в вертолет. Десятки рук потянулись к Наташе, ее обнимали, целовали.
— Я вас никогда-никогда не забуду, хорошие люди мои, — заплакала Наталка.
Платон обнял ее, к ним прижался Васько. Так они втроем и стояли молча, пока не затарахтел мотор.
— Петушка возьми. Это тебе на память! — Васько подал Наталке смешного и веселого петушка.
— Спасибо… Я сберегу его, Вася, навсегда…
Вертолет сделал прощальный круг над старым ветряком. И Наташа еще на какое-то мгновенье увидела Светлану, Стешку, Максима и строгого Дыньку…
Она пролетала над Сосенкой, узнавала улицы, хаты, крутые скалистые берега Русавки, пыльные дороги, грустные осенние поля. Нелегко было оставлять все это. Здесь прошли, наверное, самые лучшие дни ее жизни, здесь оставила она свою любовь и горе, потому что даже в счастье оно навещало ее…
35
Семен Федорович Коляда десятой дорогой обходил теперь Меланкину хату, но беды своей не обошел. Покатилась молва о нем и Меланке. Хоть с моста — да в воду: людям рты не заткнешь, и Меланку в хате под замок не посадишь.
А она гордо ходила по селу, будто копна, и светилась от радости.
Любопытные сосенские молодицы отдали бы по полцарства, лишь бы узнать, кто это так осчастливил Меланку. Начали перебирать всех возможных виновников ее грехопадения.
Категорически были отклонены кандидатуры уполномоченных и всяких представителей, которые иногда ночевали в ее хате. Круг суживался до тех пор, пока в нем не остались две фигуры: Коляда и Кутень. После глубоких раздумий и анализов с Кутня подозрение сняли.
— Без Коляды там не обошлось…
— Он на нее давно засматривается.
— Только ж вы никому…
— Нет, ни слова!
Но легче утаить шило в мешке, чем такую новость. И существует множество способов, чтобы передать ее: можно позвонить знакомой или подруге по телефону или встретиться в очереди к парикмахеру, встретиться во дворе, на банкете после защиты диссертации, в театре или у портного. Но поскольку в Сосенке телефонов да парикмахерских нет и банкеты не устраиваются, то, исходя из местных условий, новости передаются в основном утром возле колодца. Поэтому, если жена надевает утречком новую юбку, берет ведра и говорит: «Пойду принесу водички», — то так и знайте, что возвратится она часа через два, а то и три. Еще новости в Сосенке можно услышать возле сельмага, в кузнице, возле клуба, в поле, на огороде, у перелаза, на мельнице, на ферме, в сельсовете, в детских яслях и вообще везде, где встретите женщину…
Вот и докатился слух до Фросиньи. И Семену Федоровичу был устроен допрос. Коляда божился и клялся, что ни сном ни духом ничего не ведает.
Фросинья кричала, плакала, пыталась падать в обморок.
Семен Федорович мужественно выдержал все пытки, дождался утра и огородом побежал к Меланке.
— Не губи! Что хочешь сделаю для тебя, только не выдавай, иначе пропадет мой авторитет и я вместе с ним.
Меланка презрительно посмотрела на Коляду и показала на дверь:
— Иди, чтобы я тебя никогда не видела!
— Денег на хату дам, только выезжай из Сосенки, — умолял Семен Федорович.
— Обо мне не беспокойся, — сказала Меланка. — Родится сын — я ему такого отца не покажу. Иди, несчастный!
На другой день Макар Подогретый отвез Меланку в косопольскую больницу.
Коляда понял, что авторитет его держится на волоске, а отчетно-выборное собрание приближалось. Он пробовал себя успокоить: урожай в Сосенке хороший, планы перевыполнены, хлеб на трудодни выдан. Неужели не проголосуют за него? В разговоре с корреспондентами Коляда обычно говорил: «Я сделал, я организовал». «На общем собрании колхозников, — раздумывал теперь Семен Федорович, — такие фразы произносить опасно, потому что Савка Чемерис первый может заявить, что совсем не Коляда вывел артель в передовые. А кроме Савки, еще есть Гайворон, Сноп и Макар».
Семен Федорович вызвал Горобца и потребовал, чтобы в отчете, где было написано «я», он исправил на «мы». С этого и начал свою предвыборную кампанию Коляда. По тому, как вел себя Семен Федорович, можно было довольно точно определить, сколько дней оставалось до собрания. Всем, кого только встречал Коляда на улице или в конторе, он тыкал свою руку и улыбался. Потом выяснял, как здоровье встреченного, его семьи, тещи, дедушки и бабушки, и заканчивал так: